Юф и Миа меж тем разыгрывают свою трагедию, встречающую, надо сказать, у зрителей довольно вялый прием.
Вдруг Скат, наслаждаясь созерцанием своего образа в тазу, замечает, что на него смотрят. Это — женщина, впечатляющая и осанкой и формами.
Скат хмурится, поигрывает кинжальчиком и порой бросает на прелестницу шельмовской, но пылкий взор. Вдруг она обнаруживает неполадки с одной из своих туфелек. Она наклоняется её поправить и выпускает из засады чету обильных грудей, ровно в той мере, в какой позволяют честь и стыдливость, но в достаточной всё же, чтобы мигом посулить богатые награды испытанному чутью артиста.
Затем она приближается, опускается на колени и раскрывает мешок, полный яств, и бурдюк с красным вином. Юнас Скат ухитряется не свалиться с фургона. Изогнувшись на ступеньках, он опирается о ствол дерева и, скрестив ноги, отвешивает поклон незнакомке. Она невозмутимо вгрызается в каплющую жиром куриную ножку, и в то же время посылает артисту взор, полный здоровой неги и жизнерадостности.
Завидя этот взор, Скат принимает быстрое решение, соскакивает с фургона и падает на колени перед зардевшейся красоткой.
От его близости она млеет, смотрит на него остекленелыми глазами и тяжко дышит. Скат, разумеется, печатает поцелуи на пухлых маленьких ручках. Ярко светит солнце, и в кустах чирикают птички.
Ей приходится сесть; ноги её не держат больше. Затуманенная, она вынимает из большого мешка с провизией ещё одну куриную ножку и протягивает Скату с нежной и ликующей улыбкой — так, словно дарит ему свою невинность. На секунду Скат дрогнул, но — он опытный стратег. Куриная ножка падает в траву. Скат же что-то нашептывает в розовое ушко.
Его слова имеют успех. Незнакомка обвивает шею артиста и прижимает его к себе столь мощно, что оба теряют равновесие и валятся в мягкую мураву. Пищат и спархивают с кустов перепуганные птички.
Юф стоит под ослепительным солнцем с мерцающим фонарем в руке. Миа как бы спит на скамье, выдвинутой на авансцену.
Юф:
Сияет на небе луна,
И сладко спит моя жена.
Голос из публики: А она храпит?
Юф: Позвольте вам напомнить, это у нас трагедия, а в трагедиях никто никогда не храпит.
Голос из публики: А по мне, должна храпеть.
Эта идея развеселила зрителей. Юф смущён, растерян, но Миа невозмутимо принимается храпеть.
Юф:
Сияет на небе луна,
Сладко храпит…— то есть спит — моя жена.
Теперь я знаю, что верна
Любовнику — не мне — она.
Я знаю: скоро он к жене
Придёт — рога наставить мне.
Измены я не потерплю,
Мерзавца тотчас истреблю.
Злодей мелькнул в луче луны.
Сейчас столкнуться мы должны.
Как мышь, я затаюсь пока
И буду молча ждать врага.
Юф прячется. Миа мгновенно перестает храпеть, садится и смотрит налево.
Миа:
Мой друг мелькнул в луче луны,
Мне наслажденья суждены.
Она умолкла и широко раскрытыми глазами смотрит прямо перед собой.
До сих пор, несмотря на жару, на дворе трактира царило оживление.
Сейчас всё вдруг переменилось. Вдруг стихли голоса и смех. Все побледнели под загаром. Дети сразу угомонились и застыли со страхом в глазах. Юф стоит перед занавесом. На его размалеванном лице — ужас. Миа встала и взяла на руки Микаэля. Многие женщины рухнули на колени, иные закрывают лица руками, кое-кто шепчет полузабытые молитвы.
Все неотрывно смотрят на белую опаленную дорогу. Вот уже слышно пронзительное пение. Безумное — почти вой. Над гребнем горы качается распятый Христос.
Потом стали видны и те, кто несет распятье. Это монахи-доминиканцы; клобуки сползают им на глаза. Вот они идут, идут, их много, их всё больше, несут на носилках тяжелые гробы, несут святые мощи, судорожно стискивают кулаки. Вокруг черных ряс вихрится пыль; качаются кадильницы, вьется густой, бледный, терпко и тяжко пахнущий дым.
За монахами следует ещё процессия. Мужчины, мальчики, старики, женщины, девушки, дети. В руках они держат бичи с железными наконечниками и, хлеща себя и друг друга, безудержно вопят. Корчатся от боли, глаза вылезают из орбит, губы искусаны в кровь, и с них падает пена. Они охвачены безумием, кусают себе руки, хлещут друг друга с какой-то зловещей ритмичностью. И пронзительно, надрывно поют. Многие шатаются, падают, снова поднимаются, цепляются друг за друга и всё истовей хлещут, хлещут бичами.
Вот они остановились у развилки перед трактиром. Монахи повергаются на колени, судорожно закрывая руками лица. И поют, поют. Христос на своем деревянном кресте вознесен над головами толпы. Не торжествующий бог, но страждущий Иисус — раны, гвозди, кровь, лицо, сведенное мукой. Сын божий, пригвожденный ко древу, преданный на поругание.
Кающиеся простираются в дорожной пыли. Падают, как подкошенные, как заколаемый скот. Мешаясь с пеньем монахов, сквозь тяжелые волны ладана, вверх к белому полыханию солнца летит их вой.
Монах, большой, дородный, поднимается с колен. Лицо его обгорело на солнце. В глазах синий холодный блеск. Он говорит, как бы с трудом одолевая бессильное презрение.
Монах: Господь нас всех обрек наказанию. Все страшной смертию погибнем. Вы стоите, как скот несмысленный, вы погрязли в тупом довольстве. Или не знаете, что вот он, вот настает ваш последний час? Смерть у вас за плечами. Вижу, вижу Смерть. Венец Смерти горит на солнце. Блестит занесенная над вашими головами коса. Чей черед? Кто первый падет под ударом? Эй ты, там, что стоишь и пялишься как козел? Погоди, как бы ещё до темноты твой рот не исказился последним удушьем. А ты, женщина, что пышешь радостью и довольством, — не ты ли побледнеешь и загаснешь, не дождавшись первого утреннего луча? А ты там — с толстым носом, с дурацкой ухмылкой, — доколе тебе ещё бременить землю и марать её своими нечистотами? Знаете ли, безумцы, что не сегодня завтра умрёте — ибо все вы обречены? Слышите вы меня? Слышите слово? Обречены! Обречены!
Монах умолк, он озирается гневливо и гордо. Потом стискивает руки и, широко расставив ноги, запрокидывает голову.
Монах: Помилуй нас, боже, по великой милости твоей. Не отврати лица твоего от нас, но буди милостив к нам, недостойным, во имя сына твоего единородного Иисуса Христа.
Осеняет толпу крестом и зычным голосом снова заводит песню. Остальные монахи встают и подтягивают. Словно движимые сверхчеловеческой силой, снова хлещут себя и друг друга, стенают и вопят кающиеся.
Процессия двинулась дальше. Она обросла новыми людьми. Некоторые,
обессилев, остались лежать, рыдая, в дорожной пыли.
Оруженосец Йонс попивает пиво.
Йонс: И не стыдно надсаживаться. «Обречены». Разве такая пища подходит для современного разума? Неужели они рассчитывают, что мы их примем всерьез?
Рыцарь усмехается устало.
Йонс: Ты вот всё смеешься надо мной. Но позволь тебе заметить — я-то чуть не всё эти ужасы — либо по книгам, либо по слухам — знаю давно, а то и на своей шкуре испытал.
Рыцарь (зевает): Да, конечно.
Йонс: Даже страшные сказки про Бога-Отца, ангелов, Иисуса Христа и Святого Духа меня не очень пронимают.
Нагибается к девушке, которая примостилась у его ног, и треплет её по голове. Рыцарь молча пьет пиво.
Йонс (довольный): Брюхо — вот мой земной оплот, башка—вот моя вечность, а мои две руки — два дивных солнца. Быстрые ноги — мой маятник, а грязные пятки — две прелестные опоры моей философии. А всё это вместе не стоит выеденного яйца, потому что выеденное яйцо, ей-богу, куда интересней.
Пиво допито. Йонс, вздохнув, встает на ноги. Девушка следует за ним как тень.
Во дворе он встречает крупного малого с закопченным и мрачным лицом. Тот бросается к нему с ревом.
Йонс: Ты чего орешь?
Плуг: Я Плуг, кузнец, а ты оруженосец Йонс.
Йонс: Весьма возможно.
Плуг: Ты не видал мою жену?
Йонс: Нет, не видал. Но если б я её и видал, а она похожа на тебя, я бы поскорей постарался забыть, что её видал.
Плуг: Значит, ты её не видал.
Йонс: Может, она сбежала.
Плуг: Ты что-то знаешь?
Йонс: Я очень много знаю, да всё не про твою жену. Пойди
в трактир. Может, там про нее разведаешь.
Кузнец печально вздыхает и входит в дверь.
Трактир невелик и плотно набит людьми, которые едят и пьют, чтобы забыть про вечность, которой их только что стращали. В открытом очаге поворачивается на вертеле свиная туша. В створчатое окно падают острые солнечные лучи и рассекают сумрак, густой от дыханья и чада.
Купец: И то сказать. Чума по западному берегу ползет. Люди мрут как мухи. Всегда в эту пору самая торговля, а нынче при мне весь товар непроданный.
Женщина: Одно слово — Судный день. Разные знамения жуткие. Намедни из старухи из одной змеи полезли, руки отрубленные и всякая нечисть, а ещё женщина младенчика с телячьей головой выродила.
Старик: Судный день. Ох ты, господи.
Крестьянин: Месяц целый дождя не было. Все посохнет.
Купец: И люди-то с ума посходили. С родных мест бегут, всюду чуму разносят.
Старик: Судный день. Подумать, подумать.
Крестьянин: Ведь это если всё, как они говорят, так — по мне — лучше следи за своим хозяйством да пользуйся жизнью, покуда цел.
Женщина: И ещё есть одно. Ведь и не скажешь. (Шепчет.) И выговорить-то срам, а только святые отцы, они говорят — раз женщина, мол, это промеж ног таскает, то должна, стало быть, очиститься.
Старик: Судный день. Всадники из Апокалипсиса ждут у поворота на деревню. Вот завечереет, а на закате тут они и будут.
Женщина: Много кто огнем очистился, и все померли, а святые отцы толкуют — мол, лучше чистым помереть, чем жить и дожидать ада.
Купец: Конец, конец, последние времена. Вслух-то про это не говорится, да ведь известно — конец. И люди от страха с ума посходили.
Крестьянин: Тебе и самому боязно.
Купец: Как не боязно.
Старик: Падет ночь после Судного дня, и на землю спустятся ангелы, и разверзнутся гробы. Страшное дело.
Все шепчутся, наклоняясь друг к другу.
Плуг-кузнец протискивается к месту рядом с Юфом. Тот всё ещё в шутовском наряде. Напротив Юфа, слегка подавшись вперёд, сидит совершенно мокрый от пота Равал. Равал катает по столу браслет.
Равал: Хочешь браслетку? Дёшево отдам.
Юф: Мне она не по карману.
Равал: Чистое серебро.
Юф: Красивая вещица. Но небось чересчур для меня дорогая.
Плуг: Прошу прощенья, тут никто не видал мою жену?
Юф: А она что — пропала?
Плуг: Да вот, сбежала, говорят.
Юф: Бросила тебя?
Плуг: С артистом.
Юф: С артистом! Раз у нее такой плохой вкус, так — по мне — пусть бы и сбежала.
Плуг: Твоя правда. Но я сразу решил, что её убью.
Юф: Ах. Ты задумал её наказать. Тогда дело другое.
Плуг: И артиста накажу.
Юф: Артиста?
Плуг: Ну, который её сманил.
Юф: Он-то чем не угодил тебе?
Плуг: Ты что, совсем идиот?
Юф: Артиста! Ах, ну да. Понял. Чересчур много поразвелось ихнего брата, так что виноват не виноват, а надо его прикончить, это я согласен.
Плуг: Знаешь, моя жена всегда была на представления падка.
Юф: В том-то и была её беда.
Плуг: Её беда, да не моя, ведь кто отродясь бедует, тому одной бедой меньше, одной больше — какая разница? Само собой понятно.
Равал наконец-то вмешивается в разговор. Он пьяноват, и голос у него злой и противный.
Равал: Эй, ты! Ты зачем морочишь кузнеца?
Юф: Я? Морочу?
Равал: Ты и сам артист. И не иначе как твой приятель похитил жену кузнеца.
Плуг: Ты? Артист?
Юф: Артист? Я? Ну, я бы так про себя не сказал!
Равал: Придется нам тебя убить — логически рассуждая.
Юф (смеется): Ну, насмешил.
Равал: Однако странно — ты побледнел. А ну, выкладывай — что у тебя на совести!
Юф: Насмешил. Правда? (Плугу.) Нет, ты так не думаешь.
Равал: Возможно, мы тебя только слегка ножом пометим, как положено метить мелких мерзавцев.
Плуг стучит кулаком по столу так, что пляшет посуда. Он встает.
Плуг (кричит): Что ты сделал с моей женой?
В комнате стало тихо. Юф озирается, но выхода нет, спасенья нет. Он кладет руки на стол. В воздухе вдруг мелькает нож и вонзается в столешницу у него между пальцами.
Юф отрывает руки от стола, поднимает голову. Вид у него ошеломленный,
словно вот сейчас только ему открылась истина.
Юф: Вы, правда, хотите меня обидеть? Зачем? Разве я кого задел, кому повредил? Лучше я сейчас уйду и больше никогда не вернусь, а?
Юф переводит взгляд с одного лица на другое, но, кажется, никто не намерен прийти ему на выручку.
Равал: Встань, тебя не слышно. И говори громче.
Юф, дрожа, поднимается из-за стола. Открывает рот, хочет что-то сказать, но слова застревают в горле.
Равал: Встань-ка на голову, артист, а мы полюбуемся на твое искусство.
Юф влезает на стол и становится на голову. Чья-то рука толкает его сзади, он валится на пол. Плуг вскакивает и одной рукой ставит его на ноги.
Плуг (орет): Что ты сделал с моей женой?
Плуг наотмашь бьёт его с такой силой, что Юф летит через стол. Над ним склоняется Равал.
Равал: Нечего выть. А ну вставай, танцуй!
Юф: Я не хочу. Я не могу.
Равал: Представь-ка нам медведя.
Юф: Я не умею играть медведя.
Равал: А это мы сами решим — умеешь ты или нет.
Равал легонько колет Юфа ножом. Юф встает. По лбу и по щекам у него катит холодный пот. Юф перепуган до смерти. Он начинает скакать между столами, корячась, корча рожи. Кое-кто смеется, но большинство сидит молча. Юф хватает ртом воздух, кашляет, будто вот-вот задохнется. Потом падает на колени. Кто-то выплескивает на него своё пиво.
Равал: А ну встать, тебе говорят! Что же это за медведь!
Юф: Я никому ничего не сделал. Не могу я больше играть медведя.
Тут дверь отворяется и входит Йонс. Юф, улучив момент, убегает. Равал устремился было за ним, но тотчас застыл как вкопанный. Йонс и Равал смотрят друг на друга.
Йонс: Ты помнишь, что я обещал с тобой сделать, если ещё раз повстречаю?
Равал пятится молча.
Йонс: Я не из тех, кто бросает слова на ветер.
Йонс поднимает нож и рассекает лицо Равала ото лба к щеке. Тот сползает по стене.
Жаркий день клонится к вечеру. С постоялого двора несутся пенье и вой. Подле леса, в лощине, ещё медлит последний свет. По кустам прячутся соловьи. Их трели звонко отдаются в душном, недвижном воздухе.
Фургон стоит в овраге, неподалеку лошадка пощипывает сухую траву. Миа сидит с сыном на руках. Они играют и заливаются веселым смехом.
Зыбкое сияние обтянуло вершины холмов — прощальный отсвет красных облаков над морем.
Неподалеку от фургона согнулся над шахматной доской Рыцарь. Вот он поднял голову.
Закатный свет озаряет тяжелые колеса, женщину, ребёнка.
Рыцарь встает.
Миа видит его и улыбается. Она подбрасывает брыкающегося малыша, словно для того, чтобы позабавить Рыцаря.
Рыцарь: Как его имя?
Миа: Микаэль.
Рыцарь: Сколько ему лет?
Миа: О, ему скоро, два годика.
Рыцарь: Крупный для своего возраста.
Миа: Правда? Да, пожалуй, и вправду он крупный.
Ставит малыша на землю, приподнимается, одергивает подол своего красного платья. Потом снова садится, и Рыцарь подходит поближе.
Рыцарь: Вы нынче разыгрывали представление?
Миа: Ужасно было, да?
Рыцарь: Ты красивей сейчас, когда у тебя не размалевано лицо, да и платье это тебе больше пристало.
Миа: Ох, а Юнас Скат сбежал, нас бросил, так что теперь нам туго придется.
Рыцарь: Это твой муж?
Миа (смеется): Юнас? Нет, мой муж совсем другой. Юф его звать.
Рыцарь: А-а.
Миа: Вот мы с ним и остались одни. Придется опять кувыркаться, такая морока.
Рыцарь: Вы и кувыркаться умеете?
Миа: Представь себе. И ещё Юф замечательный жонглер.
Рыцарь: Микаэль тоже будет акробатом?
Миа: Юфу так хочется.
Рыцарь: А тебе — нет.
Миа: Даже сама не знаю. (Улыбается.) Может, он рыцарем станет.
Рыцарь: Поверь, это тоже не так уж забавно.
Миа: Да, вид у тебя невеселый.
Рыцарь: Верно.
Миа: Утомился?
Рыцарь: Да.
Миа: Отчего?
Рыцарь: От скучного общества.
Миа: Это ты про оруженосца своего?
Рыцарь: Речь не о нем.
Миа: О ком же?
Рыцарь: Обо мне.
Миа: Понимаю.
Рыцарь: Ты правда понимаешь?
Миа: Ещё как. Я и то думаю, и зачем это люди вечно себя мучают. Верно ведь?
Она истово кивает, и Рыцарь задумчиво улыбается. Вдруг громче делается шум, несущийся с постоялого двора. Черные фигуры мелькают на холме. Кто-то падает, встает, снова бежит. Это Юф. Миа простирает руки и принимает его в свои объятья. Он прячет лицо в ладонях, плачет как дитя, качается из стороны в сторону. Потом опускается на колени. Миа прижимает его к себе и часто сыплет тревожными вопросами: «Что ты натворил? Что с тобой? Что это? Тебе больно? Что же делать? Тебя избили?»
Она бежит за тряпкой, мочит её в воде и бережно отирает грязное окровавленное лицо мужа.
В конце концов обнаруживается весьма печальное зрелище. Кровь хлещет из ссадины на лбу, из носа, шатается один зуб, но в остальном Юф, кажется, невредим.
Юф: Ох, больно.
Миа: И что тебя туда понесло! Опять небось нализался.
Тревожный тон сменился легкой насмешкой. Миа трет Юфа тряпкой с чуть большим нажимом, чем того требует необходимость.
Юф: Ох! Я ни капли не выпил.
Миа: Ну, значит, хвастал про то, как с ангелами да с чертями хороводишься? Никому не нравится, когда у человека столько фантазий.
Юф: Хочешь, побожусь — ни словом ангелов не помянул.
Миа: Ну, значит, плясал и пел! Ни на минуту не можешь забыть про своё искусство. Тоже это людям не нравится, сам знаешь.
Не отвечая, Юф вынимает браслет. С оскорбленным выражением лица протягивает его жене.
Юф: Смотри лучше, что я тебе купил.
Миа: Ну да, тебе такое не по карману.
Юф (обиженно): Но ведь купил же!
Браслет нежно поблескивает в сумерках. Миа его надевает. Оба молча смотрят на браслет, и у них проясняются лица. Смотрят друг на друга, берутся за руки. Юф кладет голову жене на плечо и вздыхает.
Юф: Ох, как они меня били.
Миа: Отчего же ты им сдачи не дал?
Юф: Просто я испугался и вскипел. И мне не удалось дать им сдачи. Ты же знаешь, как я могу вскипеть. Я ревел, как лев.
Миа: Очень они тебя испугались?
Юф: Нет, они хохотали.
К ним подполз их сын Микаэль. Юф ложится на траву и сажает сына к себе на грудь. Миа опускается на четвереньки и, дурачась, обнюхивает сына.
Миа: Замечаешь, как от него хорошо пахнет?
Юф: А какой он плотненький на ощупь. Ух, крепыш. Настоящий акробат.
Поднимает Микаэля, держит за ножки. Вдруг Миа вспоминает про Рыцаря и смотрит на него.
Миа: Да, вот он Юф — мой муж.
Юф: Добрый вечер.
Рыцарь: Добрый вечер.
Юф несколько смущен. Он встает. Все трое молча смотрят друг на друга.
Рыцарь: Я как раз говорил твоей жене, что у вас великолепный сын. Он принесет вам много радости.
Снова молчание.
Юф: Есть у нас чем попотчевать Рыцаря, Миа?
Рыцарь: Благодарствуйте, я сыт.
Миа (домовито): Я нынче набрала полное лукошко земляники. И у нас есть парное молоко, только что от коровки…
Юф: …которую нам позволили подоить. Если Рыцарь разделит с нами нашу скромную трапезу, это будет для нас большая честь.
Миа: Располагайтесь, пожалуйста, а я пойду ужин принесу.
Мужчины садятся. Миа исчезает с Микаэлем.
Рыцарь: Куда же вы теперь?
Юф: На престольный праздник в Эльсинор.
Рыцарь: Я бы не советовал туда отправляться.
Юф: А почему, если можно спросить?
Рыцарь: Чума добралась туда, следуя к югу вдоль берега. Говорят, люди там гибнут тысячами.
Юф: Ох ты господи! Да, трудная штука — наша жизнь.
Рыцарь: Могу ли я предложить… (Юф смотрит на него с удивлением) …чтоб вы последовали за мной через этот лес и остановились у меня в доме. Или отправились вдоль восточного берега. Там, быть может, вы будете в большей безопасности.
Миа вернулась, принесла миски с молоком и с земляникой, ставит между ними, дает каждому по ложке.
Юф: Угощайся.
Рыцарь: Покорно благодарю.
Миа: Земляника вон из того леса. Я в жизни такой крупной не видывала. На горке растет. А пахнет — вы только понюхайте!
Показывает на землянику ложкой, улыбается. Рыцарь кивает, погруженный в глубокую задумчивость. Юф с удовольствием ест.
Юф: Твое предложение хорошее, но всё же мне надо поразмыслить.
Миа: Через этот лес страшно одним пробираться. Говорят, там тролли водятся, и духи, и разбойники. Так я слыхала.
Юф (твердо): Вот я и говорю, хорошее предложение, но мне надо подумать. Скат нас бросил, и теперь я отвечаю за труппу. В конце концов, я теперь тут главный.
Миа (передразнивает): В конце концов, я теперь тут главный.
Йонс медленно бредёт вниз, с холма, за ним по пятам следует Девушка. Миа сует ему ложку.
Миа: Земляники хочешь?
Юф: Этот человек спас мне жизнь. Садитесь, друзья, вместе повечеряем.
Миа (потягиваясь): Ох, хорошо.
Рыцарь: Да, редко так бывает.
Миа: Да почти всегда. День за днем катится. И ничего удивительного. Летом, конечно, лучше, чем зимой, летом мерзнуть не надо. А всего лучше, понятно, весной.
Юф: Я стих про весну сочинил. Может, хотите послушать? Я только сбегаю, лютню принесу. (Бежит к фургону.)
Миа: Может, не надо, Юф. Может, нашим гостям твои песни ни к чему.
Йонс (любезно): Отчего же. Лично я тоже песенки сочиняю. Я, кстати, знаю очень милую песенку про одну несерьезную личность, которой вы, конечно, ещё не слыхали.
Рыцарь бросает на него быстрый взгляд.
Йонс: Но вам её и не придется послушать. Среди нас есть кое-кто, кому не по нутру моё искусство, а я никого не хочу расстраивать. Такой я человек.
Юф принес лютню, сел на грубо сколоченный ящик, пощипывает струны, тихо напевает, подбирает мелодию. Йонс зевает и растягивается на траве.
Рыцарь: Вечно мы горюем и суетимся.
Миа: Вдвоем всё легче. У тебя никого нет?
Рыцарь: Думаю, что есть.
Миа: И где же она теперь?
Рыцарь: Не знаю.
Миа: О, какое у тебя сразу стало лицо! Это твоя невеста?
Рыцарь: Мы только что поженились и вместе играли. Мы всё время смеялись. Я воспевал в песнях её глаза, её нос, её несравненные маленькие уши. Мы вместе охотились, и по вечерам мы с ней танцевали. В доме кипела жизнь.
Миа: Ещё земляники хочешь?
Рыцарь (качает головой): Вера — это мученье. Ты не знала? Будто любишь кого-то, кто прячется во тьме, и как ни кричи — его не докличешься.
Миа: Как странно ты говоришь.
Рыцарь: Все, что я говорю, делается бессмысленно и пусто, когда я сижу тут с тобой и твоим мужем. Все это делается вдруг неважно.
Берет миску с молоком и отпивает несколько глотков. Потом бережно ставит миску и улыбается.
Миа: Ну вот, теперь у тебя лицо не такое серьезное.
Рыцарь: Я буду помнить эту минуту. Тишь, сумерки, и миски с молоком и земляникой, и ваши лица. И сонного Микаэля, и Юфа с лютней. Я постараюсь запомнить и то, о чем мы говорили с тобой. Я унесу своё воспоминание в ладонях так бережно, будто это чаша, до краев налитая парным молоком (Отворачивается и смотрит на море, на линялое серое небо.) И это будет мне верным знаком и великой наградой.
Встаёт, кивает остальным и направляется в сторону леса. Юф продолжает играть на лютне. Миа растягивается на траве.
Рыцарь берет свои шахматы и несет к берегу. Там пусто и тихо; море спокойно.
Смерть: Я давно тебя дожидаюсь.
Рыцарь: Прости. Я немного запоздал. Я выдал тебе свой план и теперь отвожу фигуру. Твой ход.
Смерть: Чем это ты так доволен?
Рыцарь: Это уж моя тайна.
Смерть: Разумеется. Значит, я беру твоего слона.
Рыцарь: И правильно делаешь.
Смерть: Ты меня обманул?
Рыцарь: Разумеется. Ты попался. Шах!
Смерть: Ты почему смеешься?
Рыцарь: Мой смех — не твоя забота. Ты лучше спасай своего короля.
Смерть: Что-то ты чересчур расхрабрился.
Рыцарь: Меня забавляет игра.
Смерть: Твой ход. Скорей. Мне некогда.
Рыцарь: Понимаю, у тебя пропасть работы, но игру нашу ты бросить не можешь. А тут нужно время.
Смерть хочет ответить, но вместо этого молча склоняется над доской. Рыцарь улыбается.
Смерть: Ты вздумал провожать скомороха с женой через лес? Их ведь зовут Юф и Миа, и у них маленький сын, не так ли?
Рыцарь: Отчего ты спрашиваешь?
Смерть: О, просто так.
Вдруг Рыцарь перестал улыбаться. Смерть презрительно смотрит на него.
Тотчас после заката на гостином дворе собралась небольшая компания. Тут Рыцарь, Йонс, Девушка, Юф и Миа с фургоном. Их сын Микаэль уже уснул. Юнаса Ската нет как нет. Йонс идет в трактир — запастись провизией и выпить на посошок. В трактире теперь пусто и тихо, только несколько работников и работниц вечеряют в уголке.
Кто-то одиноко ссутулился у оконца над винной чаркой. Время от времени его сотрясают тяжкие рыдания. Это Плуг-кузнец, он сидит и плачет.
Йонс: Господи, да никак это Плуг-кузнец?
Плуг: Добрый вечер.
Йонс: Слезу пускаешь в одиночку?
Плуг: Да, да, гляньте на кузнеца. Сидит и хнычет, как кролик, который в дерьмо вляпался.
Йонс: И всё из-за той же супруги?
Плуг: Да я же её ещё не нашел.
Йонс: Будь я на твоем месте, я бы радовался, что так легко отделался от жены.
Йонс хлопает кузнеца по спине, освежается пивом и присаживается рядом с кузнецом.
Плуг: Сам-то ты женатый?
Йонс: Я! Да я раз сто женился. Даже сбился со счету. Натурально, когда так много путешествуешь.
Плуг: Поверь моему слову, одна жена — хуже сотни. Или уж мне пуще самого горького горемыки на этом жутком свете не повезло. Оно, конечно, свободно может быть.
Йонс: И с ними гадко, и без них гадко, так что,может, умней всего в самую веселую минутку убивать этих баб, да и дело с концом.
Плуг: Пеленки мокрые, дети орут, баба пилит, когтит ногтями, когтит словами, и тут ещё эта чертова бабушка — теща. А когда после эдакого дня спать наконец завалишься — тут новая песня — слёзы, всхлипы, стоны, да такие громкие, что мертвого разбудят.
Йонс восхищенно кивает. Он уже пьян и говорит противным бабьим голосом.
Йонс: Почему ты меня на ночь не поцелуешь?
Плуг (тем же манером): Почему мне песенку не споешь?
Йонс: Почему ты не любишь меня, как прежде?
Плуг: Почему ты мою новенькую рубашечку не похвалишь?
Йонс: Вечно сразу отвернёшься, и храпеть.
Плуг: Ох! Ужас!
Йонс: Ох, ужас. И вот — её нет. Ну и радуйся!
Плуг (свирепо): Я по ним молотом бабахну, я по ихним башкам кувалдой пройдусь, я носы им отхвачу щипцами!
Тут Плуг разражается громкими рыданьями, и всё его тело сотрясается под грузом непереносимого горя. Йонс с интересом за ним наблюдает.
Йонс: Глядите-ка, опять он разнюнился.
Плуг: Может, я её люблю.
Йонс: Ах, может, ты её любишь! Так знай же, туша ты неразделанная, что любовь — это просто красивое слово, а означает оно похоть, похоть и ещё раз похоть, сдобренную всякой ложью, враньем, обманом, хитростью, лукавством, притворством и тому подобное.
Плуг: А всё равно ведь от нее больно.
Йонс: Ясное дело. Любовь — самая страшная чума, и если бы от нее умирали, в ней хоть какой-то был бы толк. Да ведь она почти всегда проходит.
Плуг: Нет, нет, у меня не пройдет!
Йонс: И у тебя тоже. Редко-редко какие двое идиотов умирают от любви. Любовь — она заразная, как насморк. И она уносит твое здоровье, твою силу, твой покой, а также моральные устои, если, конечно, они у тебя имеются. И всё-то несовершенно в нашем несовершенном мире, а уж любовь — само совершенство в своем совершенном несовершенстве.
Плуг: Счастливчик, так красно говорить умеешь, и главное — сам веришь в свою околесину.
Йонс: Верю! Кто сказал, что я в это верю? Просто, я каждому рад помочь добрым советом. Попроси у меня совета, и за те же деньги получишь два, на то я и образованный человек.
Йонс встает из-за стола и трет лицо руками. Плуг ужасно расстроен и хватает его за пояс.
Плуг: Слышь-ка, Йонс. Можно, и я с вами через лес? Тяжко мне, а домой неохота, засмеют они меня.
Йонс: Только чур не хныкать! А то сразу от тебя разбежимся.
Плуг встал и облапил Йонса. Слегка пошатываясь, новые друзья направляются к двери.
Они выходят во двор, и Юф, тотчас их заметив, сердится и кричит.
Юф: Йонс! Ты поосторожней. Этот всё в драку лезет. Он немного не того.
Йонс: Да что ты, наоборот, он всё хнычет.
Плуг делает шаг к Юфу, тот от страха бледнеет. Плуг протягивает ему руку.
Плуг: Ты прости, друг, если чем обидел. Уж больно нрав у меня горячий. Давай руку.
Юф не без осторожности протягивает трепетную руку и сносит мощное кузнецово пожатье. Пока Юф пытается расправить пальцы, Плуг, охваченный благородным порывом, распростирает объятья.
Плуг: Дай-ка, братишка, я тебя обниму.
Юф: Спасибо, лучше как-нибудь в другой раз. Сейчас нам, ей-богу, некогда. Спасибо, спасибо.
Юф поскорей залезает на козлы, садится и цокает своей лошадке.
Наша небольшая компания пробирается сквозь лес, сквозь ночь.
Добавить комментарий