Бергман И. Седьмая печать (3)

Темно в лесу.

Впереди — Рыцарь на могучем скакуне. За ним следуют в своем фургоне Юф и Миа, тесно прижавшись друг к другу. Миа держит сына на руках.

Далее Йонс ведет тяжело навьюченную лошадь. На буксире у него Плуг.

Девушка сидит на лошади поверх поклажи, съежилась и как будто дремлет.

Шаги. Тяжкий стук копыт на рыхлой тропе, трудное дыхание. И больше ни звука.

Вот выплыл из-за туч месяц. Вдруг ожили лесные ночные духи. Сквозь густую листву буков пролилась ясная белизна, играют, дрожат тени.

Бергман И. Седьмая печать (2)

Юф и Миа меж тем разыгрывают свою трагедию, встречающую, надо сказать, у зрителей довольно вялый прием.

Вдруг Скат, наслаждаясь созерцанием своего образа в тазу, замечает, что на него смотрят. Это — женщина, впечатляющая и осанкой и формами.

Скат хмурится, поигрывает кинжальчиком и порой бросает на прелестницу шельмовской, но пылкий взор. Вдруг она обнаруживает неполадки с одной из своих туфелек. Она наклоняется её поправить и выпускает из засады чету обильных грудей, ровно в той мере, в какой позволяют честь и стыдливость, но в достаточной всё же, чтобы мигом посулить богатые награды испытанному чутью артиста.

Затем она приближается, опускается на колени и раскрывает мешок, полный яств, и бурдюк с красным вином. Юнас Скат ухитряется не свалиться с фургона. Изогнувшись на ступеньках, он опирается о ствол дерева и, скрестив ноги, отвешивает поклон незнакомке. Она невозмутимо вгрызается в каплющую жиром куриную ножку, и в то же время посылает артисту взор, полный здоровой неги и жизнерадостности.

Бергман И. Седьмая печать (1)

СЕДЬМАЯ ПЕЧАТЬ
Сценарий воспроизводится по изданию: Бергман о Бергмане. Ингмар Бергман о театре и кино. М.: Радуга, 1985.
(«Det sjunde inseglet», 1956)

Ночь дала передышку от дневного жара, но вот сейчас, ещё до восхода, над бесцветным морем уже несется горячий ветер. Рыцарь Антоний Блок лежит распростертый на гладком песке, на расстеленных хвойных ветках. Глаза у него широко раскрыты и красны от многих бессонных ночей.

Бергман И. Улыбки летней ночи (4)

Анна встает.
Анна, (кричит). Хенрик, осторожнее!
Но он не слышит ее или не хочет слышать, и она снова садится, с поникшей головой, как наказанная школьница.
Старая дама. Ну что ж, пора вставать из за стола.
Кофе и ликеры приготовлены в желтом павильоне.
Анна. Можно мне уйти?
Фредрик с трудом различает ее, но кивает головой в знак согласия.

Бергман И. Улыбки летней ночи (3)

В то же утро, когда Анна, все еще в постели, пьет шоколад, к ней входит Фредрик, однако теперь он одет весьма элегантно – в безукоризненную визитку, под мышкой у него толстая книга.
Фредрик. Доброе утро, дорогая.
Лицо Анны просияло, она протягивает к нему руки. Он получает свои утренний поцелуи.
Анна. Подумать только, когда ты встал сегодня утром, я не проснулась. А ты хорошо спал?
Фредрик. Да нет, не особенно.

Бергман И. Улыбки летней ночи (2)

На кухне горит свет. Дезире приносит халат, ночную рубашку, ночной колпак и уходит. Малла возится у плиты. Фредрик покорно пожимает плечами и расстегивает свою мокрую одежду; он немного стесняется. Малла с ухмылкой раздувает огонь в плите.
Маленькая гостиная красиво обставлена по моде того времени. Дезире стоит на коленях перед камином, растапливая его. Входит Фредрик в шлепанцах, халате и ночной рубашке.
Надо надеть еще и ночной колпак.
Фредрик. Разве что подчиняясь насилию.
Дезире. Ты можешь простудиться. Надень колпак.

Бергман И. Улыбки летней ночи (1)

Обложка DVD фильма "Улыбки летней ночи"

Ингмар Бергман
Улыбки летней ночи
Романтическая комедия

И каких только чудес не бывает в летнюю ночь, когда два влюбленных, но стеснительных существа оказываются в старинном замке. Да еще и в смежных комнатах! Да и может ли быть иначе, когда сам Ангел Хранитель сметает все преграды на их пути…

Жизнь не перестает быть комичной оттого, что человек смертен.
Она не перестает быть трагичной оттого, что человек смеется.
Бернард Шоу

Ингмар Бергман о сценарии

Ингмар Бергман

Сценарий

Часто он начинается с чего то очень туманного и неопределенного – случайной реплики, необычной интонации, непонятного, но все же приятного происшествия, которое тебя, может быть, не касается. Иначе говоря, самый первоначальный замысел появляется из сиюминутных впечатлений; они исчезают так же быстро, как возникают, вытягиваются в длинную ярко мерцающую нить, вьющуюся из темного мешка твоего подсознания. Если осторожно и бережно смотать ее, то получится целый фильм с присущим только этому фильму биением пульса и ритмом. Именно через ритм и пульсацию эпизодов фильм обретает структуру, соответствующую обстоятельствам его рождения и главному мотиву.
Ощущение неудачи возникает чаще всего еще до того, как ты сел писать. Ты вдруг обнаруживаешь, что прежние яркие мечты оборачиваются теперь затхлой паутиной, видения выцветают, сереют, становятся малозначительными, биение пульса замирает, все богатство твоего воображения сокращается до убожества вымученных фантазий, в которых нет ни смысла, ни силы. Но я все же настойчив, я решил сделать этот фильм, нужно работать – и я работаю с огромным трудом: переношу ритмы, настроения, атмосферу, психологическое напряжение, последовательность эпизодов, запахи и интонации в сценарий, который должен быть удобочитаемым или хотя бы понятным.
Это трудно, но возможно.

Ингмар Бергман о себе

В сущности, я все время живу в снах, а в действительность лишь наношу визиты.
По ранним детским воспоминаниям непременно должен был продемонстрировать, чего добился: успехи в рисовании, умение стукнуть мячом о стенку, первые гребки в воде. Помню, я чувствовал сильнейшую потребность обратить внимание взрослых на эти проявления моего присутствия в мире. Я всегда считал, что окружающие меня люди выказывают слишком мало интереса к моей персоне.
Когда действительности оказывалось недостаточно, я принимался фантазировать и развлекал ровесников невероятными историями о моих тайных подвигах.
То была опасная ложь, которая неизменно опровергалась трезвым скепсисом окружающих.
В конце концов я вышел из общего круга, сохранив мир грез для себя одного. Довольно скоро ищущий общения, одержимый фантазиями ребенок превратился в оскорбленного, изворотливого мечтателя. Но праздный мечтатель является художником только в своих мечтах.
То, что моим способом выражения станет кинематограф, было вполне самоочивидно. Я достигал понимания на языке, обходившемся без слов, которых мне не хватало, без музыки, которой я не владел, без живописи, которая меня не трогала. Внезапно у меня появилась возможность общаться с окружающим миром на языке, идущем буквально от сердца к сердцу путями, чуть ли не сладострастно избегающими контроля интеллекта.