Черных В. Москва слезам не верит (3)

Катерина встретилась с молодым человеком, который присутствовал на совещании НИИ и комбината, в кафе.

— Витя, почему вы промолчали на совещании? — спросила она, когда принесли кофе.

Пока молодой человек обдумывал, что ему ответить, Катерина стремительно перешла в наступление.

— Витя, хотите перейти а СКВ нашего объединения? Мы тут же откроем вашу тему.

— Вы откроете, а Павлов закроет, — мрачно заключил молодой человек.

— А вы не переоцениваете его возможности? — спросила Катерина.

— Скорее, недооцениваете вы, — так же мрачно заключил молодой человек. — У него, как говорят сейчас, рука — большая и лохматая.

— Где? — спросила Катерина.

— У самого министра. Это все знают,

— А министр об этом знает? — спросила Катерина.

Молодой человек недоуменно пожал плечами.

— А вы думаете, кто-нибудь войдет к министру и спросит у него: это правда, что вы поддерживаете Павлова?

— А почему бы нет? — спросила Катерина. — Я, пожалуй, зайду и спрошу.

— Вы это серьезно? — Молодого человека это явно заинтересовало.

— Абсолютно, — заверила Катерина, вставая. — Подумайте о нашем предложении. Вам будет интереснее, И зарплата больше.

Поздно вечером Гога и Катерина не спеша шли по Москве.

— А ты давно разошлась с мужем? — вдруг спросил Гога,

— Двадцать лет назад, — ответила Катерина.

— А Сашке девятнадцать. — сопоставил Гога. — А еще раз выходила?

— Нет. Не получилось,

— Ну, ты как собака на сене, — возмутился Гога. — Ни себе, ни людям. Нет, это возмутительно в такие годы жить одной.

— Ну, ты ведь живешь один, — сказала Катерина.

— Живу, — согласился Гога. — Но не так уж и регулярно один, — посчитал он нужным признаться.

— Я тоже, — сказала Катерина, — не всегда была одна,

— А теперь все, — заключил Гога. — Побаловались, и хватит. Теперь я у тебя, А если что замечу…

— Что тогда будет?

— Отлуплю, — убежденно заявил Гога.

Катерина и Людмила пили чай на кухне. Катерина рассказывала о своем романе.

— Вначале меня это забавляло, а теперь я и дня без него прожить не могу, — И Катерина грустно улыбнулась.

— Это любовь. — прокомментировала Людмила. — Когда у меня такое бывает, я точно знаю — это любовь.

— Завтра ему все расскажу, и пусть сам решает!

— Не знаю, не знаю, — задумалась Людмила. — Мужики не любят, когда выше их стоят.

— Да всегда кто-то выше стоит, — возразила Катерина.

— На работе — пожалуйста, а дома мужик хочет быть хозяином.

— А я что, возражаю? — удивилась Катерина. — Да на здоровье, будь хозяином, мне только легче.

— Ой, не отпугнуть бы. Пусть вначале все-таки сделал бы предложение, — засомневалась Людмила.

На территорию комбината, как и когда-то, двадцать лет назад, въехали голубые автобусы ПТС и остановились у подъезда управленческого корпуса.

Катерина видела из окна своего директорского кабинета как выходили из автобуса люди в кожаных куртках. Они тянули кабели, закатывали в здание портативные телекамеры, отдаленно напоминающие те, которые она видела на галантерейной фабрике.

Она не могла рассмотреть с высоты девятого этажа лиц, видела только, что отдавал распоряжения человек в ярком зеленом костюме.

Катерина перешла к своему столу, грустно улыбнулась и закурила.

Операторами распоряжался старший оператор Рачков. Он, разумеется, изменился, погрузнел, но не настолько, чтобы его было не узнать.

— Рудик. — К нему подошел режиссер, молодой человек. — Директриса уехала в министерство, обещала быть через полтора часа. Успеете?

— Успеем, — сказал Рачков. — Витя, — отдал он распоряжение молодому человеку, — из кабинета будешь вести ты. Мне лично надоели эти старушки, которые бубнят одно и то же: производительность, пятилетка, эффективность, трудовые традиции, выйдем к намеченным рубежам… я буду внизу, там хоть есть девочки, на которых можно посмотреть.

— Ну, ты не прав, — не согласился режиссер. — Директриса — экстракласс. Фигура! Ноги растут прямо отсюда. — И режиссер показал, откуда растут ноги. — Кандидат наук и, главное, молодая. Недавно из главных инженеров. И не замужем.

— Откуда такие точные данные?

— Из отдела кадров.

— Ладно, — сказал Рачков. — Тогда беру на себя. Витя, я на директрису, а ты на производственные процессы.

Флегматичный Виктор кивнул.

Камера была установлена в директорском кабинете, а Рачков маялся в приемной и от нечего делать просматривал проспекты, рекламирующие продукцию комбината. Часы показывали без трех минут четыре. Секретарша перехватила взгляд Рачкова и заверила его:

— Директор никогда не опаздывает,

— Так уж и никогда, — усомнился Рачков.

— Никогда, — ответила секретарша.

Словно в подтверждение ее слов, в приемную вошла Катерина.

— Здравствуйте. — Она протянула Рачкову руку, и тот галантно ее поцеловал. — Через две минуты я буду готова. Заходите.

Рачков зашел вслед за Катериной в кабинет. Он был растерян. Он почти точно мог сказать, что где-то видел эту женщину, но только не мог вспомнить — где.

А Катерина меж тем села за свой стол, достала пудреницу, слегка подкрасила губы, одним взмахом расчески отбросила волосы на плечи.

— Мы с вами где-то встречались. — Рачков улыбнулся. — Я ведь вас уже показывал?

— Думаю, что вы ошибаетесь, — спокойно ответила Катерина. — Здесь вас не было…

— Но ведь вы не всю жизнь здесь работаете, — сказал Рачков.

— Не всю, но очень давно. Скоро двенадцать лет.

— Вы не отдыхали в Сочи?

— В Сочи, хоть один раз жизни, отдыхал каждый человек — сказала Катерина.

— Разрешите представиться — Рачков Родион Петрович.

— Родион? — переспросила Катерина.

— Да, — подтвердил Рачков. — Это довольно редкое имя.

— А в юности вы, конечно, были Рудольфом, — сказала Катерина.

— Да, — опешил Рачков. — Значит, мы с вами действительно знакомы?

— Нет, — сказала Катерина. — Это чистый домысел. Ведь не так давно модны были иностранные имена — Боб, Рудольф, Сэм теперь мода на родное, посконное — Иван, Никита, Родион, Денис. Все ведь легко объяснимо.

В кабинет заглянула секретарша,

— Катерина Александровна, — предупредила она, — из управления звонили, что французы выедут через тридцать минут.

И тут Рачков вспомнил.

— Катерина! — изумился он.

— А что, я разве так изменилась? — спросила Катерина.

— Нет, — заверил ее Рачков. — Просто я не предполагал… Такая встреча… Через столько лет. Значит, ты всего добилась. Директор крупнейшего комбината в Москве!

— Директором я всего третий месяц.

— А какие еще изменения в жизни? — допытывался Рачков. — Семья, дети?

— С этим все в порядке, — отмахнулась Катерина. — Послушайте, товарищ Рачков, может быть, мы начнем? Через час у меня французы. Они принимали меня в Лионе, сейчас я должна принять их.

— Да-да, — согласился Рачков. — Наш разговор мы можем продолжить и в другом месте. Я тебе позвоню.

— Не надо никаких разговоров, — сказала Катерина. — И звонить не надо. Я не собираюсь быть телезвездой.

— При чем тут телезвезды, — улыбнулся Рачков. — Нас ведь связывает…

— Нас ничего не связывает, — жестко сказала Катерина и попросила: — Соедините меня с режиссером.

Она подошла к телекамере и взяла наушники.

— Геннадий Михайлович, это Тихомирова, — сказала она. — Значит, как договорились. Я начинаю в кадре, потом вы переходите на цеха, я комментирую. Прошу учесть, у меня всего двадцать минут, нет, уже восемнадцать.

Катерина прошла за свой стол. На телекамере вспыхнула красная лампочка.

— Добрый вечер, — сказала Катерина. — Если у мужчин есть свои дела, пусть они ими займутся. Наша продукция, я думаю, в основном интересует женщин…

Режиссер сидел в автобусе ПТС за пультом. Перед ним было шесть экранов телевизоров. На контрольном экране улыбалась Катерина. Он переключил тумблер, и на экране возник цех…

Катерина тоже смотрела на экран, где были цеха ее комбината, люди, с которыми она работала и встречалась каждый день. Одна из работниц по-видимому, заметила, что на нее направлен объектив телекамеры, но не знала, что камера уже передает ее изображение, Работница достала зеркальце, губную помаду и, не отходя от станка, начала наводить красоту.

— Наезжай, наезжай крупнее, — обрадовано кричал режиссер в автобусе.

Оператор в цехе повернул ручку трансфокатора, теперь работница была крупно, на весь экран. Она подкрасила губы, поправила выбившуюся прядь под косынку и стала сосредоточенно серьезной, какой, она считала, должна выглядеть работница на съемке. И вся сосредоточенная и серьезная пошла вдоль станков.

Катерина все это видела на экране телевизора в своем кабинете. Это было и смешно и трогательно. И Катерина заулыбалась тоже.

Режиссер мгновенно переключил тумблер на пульте. Заработала камера Рачкова, и миллионы зрителей потом увидят и запомнят Катерину именно такой: улыбающейся и чуть грустной.

Помощники операторов сворачивали кабели, катили камеру к грузовому лифту.

Рачков задержался в приемной.

— Да, — сказал он, будто только что вспомнил. — Передачу в эфир могут поставить в последний момент, и мы не сможем позвонить вам на работу, на всякий случай дайте мне домашний телефон директора, я ей обязательно позвоню.

— Ради бога, не забудьте, — попросила секретарша и записала номер на листке.

— Непременно, непременно, — любезно заверил ее Рачков. — Очень интересная женщина, очень.

— Она у нас умница, — с гордостью ответила секретарша.

— Даже странно, — сказал Рачков, — такая женщина… и не замужем.

— А вы уже влюбились?

— На такую женщину невозможно не обратить вниманий. — В эту минуту Рачков был искренен. — Улыбается — глаз не оторвать.

— Ее улыбка стоит полмиллиона в валюте.

— Как? — не понял Рачков.

— Она принимала участие в закупке оборудования во Франции и так понравилась хозяину фирмы, что он сбросил полмиллиона. Это так шутят у нас а министерстве.

Голубые телевизионные автобусы шли по Москве. Молодые операторы среди сложнейшей электрической аппаратуры которой были начинены автобусы, резались в карты, в элементарного дурачка. И очень веселились среди этого чуда технического прогресса.

Рачков не принимал участия в игре. Он молча сидел у окна. Сидел сосредоточенный и даже мрачный. Он как будто силился о чем-то вспомнить и, наверное, вспомнил, очень этому удивился и недоуменно зажег сигарету.

Катерина сидела в своем кабинете. Раздался телефонный звонок. Она сняла трубку.

— Тихомирова. — И стала слушать. — Все? — спросила она, — Тогда я повторю еще раз. Прошу мне не звонить… Нет. И встречаться нам незачем… Нет. Это не твоя дочь… Да, родилась в июне, ну и что?.. Ах. ты подсчитал. Ты сам считал или тебе мама помогала?

В кабинет вошла женщина с кипой бумаг для подписи. Катерина жестом попросила ее подождать,

— Хорошо, — сказала она. Взглянула на записи. — Встретимся, где мне удобнее. На Суворовском, без пятнадцати шесть. У меня будет пятнадцать минут. Извини, все, у меня дела. — И Катерина положила трубку.

Рачков ожидал Катерину с цветами. Он вскочил со скамейки, когда она подошла, и протянул розы. Катерина села и отложила цветы на край скамьи.

— Послушай, зачем тебе все это надо? — сходу начала Катерина. — Я люблю другого человека, я собираюсь за него замуж, я бы могла, конечно, сказать, что я замужем, но ты, как я понимаю, за это время собрал обо мне довольно много информации. И потом, я действительно не понимаю, чего ты хочешь от меня?

— Я хочу видеть свою дочь, — сказал Рачков.

— Ну почему ты думаешь, что это твоя дочь? — спросила Катерина. — Вот это твой сын? — Она кивнула на проходившего мимо них парня лет шестнадцати.

— Нет, это не мой сын!

— Почему не твой? Давай мы сейчас его подзовем, расспросим о его матери, и, может быть, ты вспомнишь, что лет семнадцать назад ты имел что-то с его матерью. Молодой человек! — крикнула она. — Подойдите сюда, пожалуйста!

— Прекрати, — возмутился Рачков.

Катерина сидела в приемной министра.

— Пожалуйста, товарищ Тихомирова, — пригласил ее помощник. Министр вышел из-за стола, и они сели в кресла.

— Что на этот раз будете выбивать из меня? — спросил министр.

— Как ни странно — ничего, — улыбнулась Катерина. — Только один вопрос, можно?

Министр внимательно посмотрел на Катерину.

— Ким Семенович, правда, что вы поддерживаете Павлова из головного НИИ? — спросила Катерина.

— А если правда? — Министр насторожился.

— Тогда очень жаль, — сказала Катерина. — Павлов сегодня устарел, как и его установка. Через три года, когда она войдет в серию, мы отстанем от японцев на пять лет.

— Что вы предлагаете? — усмехнулся министр.

— Начать монтаж реактора Виктора Шапкина, простите, Виктора Ивановича Шапкина.

— У Шапкина только опытный экземпляр, — возразил министр.

— Испытаем опытный, а доводку будем делать прямо на серийных вариантах. Спокойной жизни у нас не будет, но зато мы выиграем года два.

— И, разумеется, вы заберете Шапкина с группой в СКВ объединения? — спросил министр.

— Разумеется, — улыбнулась Катерина.

— Я не возражаю…

— Спасибо. — И Катерина поднялась.

— Подождите, — попросил министр. — Я хотел бы, чтобы вы поняли следующее: Павлов многое сделал как ученый и еще многое сделает. Устарел не Павлов, а его окружение, которое вовремя не предупредило его, что он ошибается, а это может случиться с любым руководителем и со мной тоже…

— С вами пока все в порядке, — заверила его Катерина. — Как только появятся первые признаки, я вам об этом тут же сообщу.

— Спасибо. Но не думайте, что я этому очень обрадуюсь. Как здоровье вашего отца?

— Он умер шесть лет назад.

— Как?! — Изумился министр. — Академика Тихомирова я видел месяц назад.

— А мы с академиком Тихомировым очень неблизкие родственники. Из одной деревни, только он уехал оттуда на сорок лет раньше. А вообще у нас в деревне почти все Тихомировы или Буяновы.

— Вообще-то я сомневался, что вы дочь Тихомирова, — признался министр.

— Не слишком тонка в обращении для такой интеллигентной семьи? — спросила Катерина.

— Нет, — рассмеялся министр. — Просто слишком напористы. А знаете, Катерина, вы почти эталон преимуществ Советской власти. Приезжает девочка из деревни и становится директором крупнейшего комбината в Москве.

— Правда, на это ушло двадцать лет. Но в принципе, как я убедилась сама, у нас можно добиться почти всего, чего хочешь.

— Скажите, Катерина, — вдруг спросил министр. — Вы счастливы?

— Наверное, счастлива…

— Я не знаю вашего мужа. Он из нашей системы?

— Я не замужем, — просто ответила Катерина. — С этим не получилось. У нас, если хочешь, можно стать директором комбината, даже министром, а вот чтобы выйти замуж, желания одного человека недостаточно. Здесь даже преимущества Советской власти не помогают.

— Простите, — сказал министр. — Странное какое-то время. Я замечаю, что сегодня, как никогда, много одиноких мужчин и женщин. Может быть, мы стали слишком требовательны друг к другу? Или разучились прощать, а?

— Не знаю, — произнесла Катерина.

Вечером Катерина вела прием избирателей.

Вошла средних лет женщина, села напротив нее и заплакала.

— Перестань, — сказала Катерина, — Слезами ничему не поможешь. Пришла на прием к депутату Моссовета — рассказывай.

— Я с мужем разошлась, — И женщина снова заплакала.

— Тоже мне беда, — презрительно сказала Катерина. — Кто сейчас не разводится. У меня знаковая пять раз разводилась и пять раз замуж выходила.

Это женщину заинтересовало. Она вытерла слезы.

— Как — пять? — переспросила она.

— Вот так, — подтвердила Катерина. — Все не получалось. На пятый раз только получилось. А сейчас счастлива.

— У меня ребенок.

— А у нее два, — сказала Катерина. — Сейчас третьего родила, В чем проблема-то? С квартирой, что ли?

— С квартирой, — подтвердила женщина. — У нас двухкомнатная. Он хочет разменять. Куда же мне, а коммунальную? Девочке уже шестнадцать лет, к ней уже парни заходят. Да и я не старуха еще.

— Это уж точно не старуха, — подтвердила Катерина, но тут же спросила: — Но ему-то тоже где-то жить надо?

— А у него мать одна живет. Пусть к матери переезжает, Площадь позволяет. Тоже двухкомнатная. Мать одна живет, отец у него умер.

— Ну, а он что? — спросила Катерина.

— Не хочет. — Женщина снова начала всхлипывать. — И милиция не прописывает, раз у него площадь есть.

Катерина сделала пометку; прописка, милиция.

— Вот мой телефон на работу. — Она протянула женщине листок. — Позвони в среду. Я в милиции поговорю.

— Я уже говорила в милиции, С ними не договоришься

— Еще чего, — не согласилась Катерина. — С американцами договариваемся, а уж со своей милицией найдем общий язык.

— С американцами, может, и можно, а с нашей милицией невозможно. Мои соседи советуют Генеральному прокурору написать, а копию — в Верховный Совет и в Политбюро.

— Ну да, — сказала Катерина. — Ты с мужем поругалась, и по этому поводу сессию Верховного Совета собирать? Вот тебе телефон. позвони в среду прямо ко мне на работу.

Гога смотрел телевизор. Смотрел с удобствами. Перед ним стояло пиво и тарелка с креветками. Шел хоккейный матч.

Из передней доносился разговор на повышенных тонах. Гогу это отвлекало. Он приглушил звук и прислушался.

— Я поеду с тобой, — требовала Александра, — И все им выскажу.

— Ты никуда не поедешь, — возражал Никита. — Я сам разберусь,

— Нет, я поеду.

— Нет, не поедешь,

Гога вышел в переднюю.

— Куда едем? — спросил он.

— Никуда, — отрезала Александра.

— Правильно, — подтвердил Гога. — Уже поздно. Поедешь завтра.

— До свидания, Георгий Иванович. — Никита проскользнул мимо Александры и захлопнул дверь.

Александра начала лихорадочно собираться.

— Я поеду с тобой, — сказал Гога. — Только объясни, в чем дело?

— Его бьют, — выпалила Александра.

— За что? — спросил Гога.

— За меня.

Гога взял ее за руку, привел в комнату, усадил в кресло и сам сел напротив.

— Коротко и внятно, — приказал он.

— Я раньше дружила с Валеркой Копыловым, даже и не дружила, так, несколько раз целовались, а потом в меня влюбился Никита.

— А ты? — спросил Гога.

— И я тоже. Я его очень сильно люблю. Так теперь Копылов с ребятами его бьют. Подкарауливают и всячески издеваются требуют, чтобы он от меня отказался.

— А он? — спросил Гога.

— Он с синяками приходит.

— Значит, не отказывается. Поехали!

— Их семь человек, — предупредила Александра. — Все ребята здоровые. Я хотела в милицию сообщить, мама запретила, говорит, что сами должны разобраться. Я говорила с Копыловым, объяснила что не люблю его, а они все равно подкарауливают Никиту.

— Где? — спросил Гога.

— На Лаврушенском, где он живет, в проходных дворах.

— Семеро, говоришь? — Гога задумался и принял решение. Он набрал номер телефона…

По переулку шел Никита. За ним по противоположной стороне улицы — трое мужчин и Александра. И вдруг Никита исчез. Его втянули во двор.

Никита стоял в окружении семерых высоких и плотных парней, Трое его держали, четвертый снимал с него ботинки. Сняв ботинки, он перекинул их через невысокую стенку, разделявшую дворы соседних домов. Туда же полетела и кепка Никиты.

— Ты подумал? — спросили Никиту.

— Подумал, — ответил Никита.

— Ну что? — спросили его,

— Нет, — ответил Никита. — Вы подонки.

Никиту подтолкнули. Он отлетел к другому парню, и тот с силой оттолкнул его обратно. Щуплый Никита бросился на одного из парней и тут же отлетел в сторону.

Гога с сопровождающими вошли во двор. Трое мужчин легко вошли в круг. Гога подошел к Копылову, который снимал с Никиты ботинки, и резко дернул за рукав его пиджака. Пиджак соскользнул с плеч и сковал руки Копылова. Гога нагнулся, сдернул с ног Копылова ботинки и перебросил их через стенку, туда же полетел и пиджак Копылова. Ребята опешили.

— Вы что, деды? — неуверенно спросил один из них. — Шли бы вы к своим старушкам подобру-поздорову,

Плотный Иван незаметно двинул плечом, и говоривший отлетел в сторону. Ребята бросились вперед. Мужчины мгновенно встали спиной к спине. Ребята наскакивали и разлетались по сторонам. А еще через мгновение все семеро были прижаты к стенке. И тут вышла Александра,

— Добрый вечер, — сказала она нежно. — Разрешите вас представить друг другу. Это мои школьные друзья. А это мой отец. — Она показала на Гогу.

Тот галантно кивнул.

— На первый раз будем считать конфликт исчерпанным. Копылов, принеси одежонку свою и Никиты, — попросил Гога.

Копылов перелез через стенку и принес одежду свою и Никиты.

— Привет, ребята. До завтра. — Александра обаятельно улыбнулась.

И они двинулись обратно. Иван задержался и показал ребятам внушительный кулак.

— Видите? Сегодня ведь была просто разминка. Во мне лично сто двадцать кило, и я держал первенство по двадцать четвертой особой воздушной армии в тяжелом весе. Это я вам так, на всякий случай…

Александра и Гога шли по ночной Москве. Они прошли Большой Каменный мост и шли мимо Александровского сада. Справа ярко светились звезды на башнях Кремля.

— Гога, — спросила Александра, — мы маме об этом расскажем?

— Не надо, — сказал Гога.

— Но мне так хочется рассказать. Меня всю так

— Не надо, — сказал Гога.

— Но ведь вы поступили как настоящий мужчина!

— Перестань, — сказал Гога. — Я поступил как нормальный мужчина. Если надо защищать, мужчина это должен сделать. Это нормально. Ты же не будешь хвалить женщину, которая постирала белье и сварила обед. Это нормально.

— Гога, а почему вы не стали учиться дальше? Вы бы смогли стать руководителем.

— А что, разве все должны быть руководителями? — спросил Гога.

— Ну не все, конечно, — согласилась Александра. — Но это дает личности возможность реализовать себя с наибольшей полнотой. Вот мама, например…

— Что — мама? — насторожился Гога.

— Мама так считает, — нашлась Александра.

— Я думаю, единого решения здесь нет, — не согласился Гога. — Кому этого хочется, пусть будет, но ведь этого не всем хочется.

— Я думаю, этого всем хочется, — не согласилась Александра. — Все хотят быть знаменитыми, все хотят, чтобы их уважали, все хотят иметь больше возможностей, чем имеют, только не все в этом признаются.

— Давай разберем возможности. Возьмем моего начальника управления. Кстати, мы с ним учились в одном классе. Ты думаешь, он ест не тот же хлеб, что и я? Или не ту же колбасу? Или он дышит не тем же воздухом, что и я? Или он живет с какими-то особенными женщинами? Нет. Потому что, если любишь, твоя женщина лучше всех остальных, даже английской королевы. Какие еще возможности? Его возят на машине, а я езжу на автобусе. Так у него уже был инфаркт, а у меня нет. Знаменит ли он? Да его в лицо даже не все в управлении знают. Главное, Александра, не в этом, главное — быть счастливым.

— А что такое счастье? — спросила Александра.

— А это каждый понимает по-своему.

— А как понимаете вы? — спросила Александра.

— Я понимаю как свободу и уважение.

— Не понимаю, — сказала Александра.

— Как же тебе объяснить? — задумался Гога. — Вот я слесарь. Таких единицы. Я и вправду специалист экстракласса. Я могу то, чего не могут другие. Я — как Роднина и Зайцев на льду. Они могут то, чего не могут другие.

Александра улыбнулась.

— А ты не смейся, — сказал Гога. — Вот Алексеев поднимает штангу в четыреста пятьдесят кило, а другие не могут. Его знает весь мир. А меня знает весь институт. Масштабы не так уж важны, У меня приятель Мишка Линьков. Он закройщик экстракласса. К нему очередь на три месяца. Я считаю, что он великий человек, потому что его уважают. И это счастье.

— Вас послушать, так можно и в институт не поступать, — сказала Александра. — За три месяца выучилась на портниху и — сиди шей.

— Ну, я тебе скажу, на простого инженера легче выучиться, чем на хорошую портниху. Как ты это не понимаешь? Не в этом же главное. Скажи, вот ты Никиту любишь?

— Люблю, — сказала Александра,

— А вот если он не станет инженером, а будет простым таксистом, ты что, его будешь меньше любить?

— Конечно, не меньше, — возмутилась Александра, — Но инженер как личность все-таки интереснее. У него кругозор шире.

— Ну, ты не права, — не согласился Гога. — У таксистов кругозор больше, чем у кого другого. Ты поговори с ними. Они за день такого наслушаются! А что инженер? Ну, придет с работы и будет тебе рассказывать о швеллерах, о балках или как раствор не подвезли…

Александра не выдержала и рассмеялась.

— Ты чего? — спросил Гога.

— Ничего, — сказала Александра. — Мне ужасно с вами интересно. Выходит, вы счастливый человек.

— Я счастливый, — подтвердил Гога. — Я люблю свою работу, своих друзей, Москву, твою мать. Кстати, твоя мама тоже не достигла чего-то сногсшибательного. Ну и что, если она простая работница, я ее от этого люблю совсем не меньше.

Александра посмотрела на Гогу. Тот улыбался оттого, что у него все прекрасно. И Александра задумалась.

Катерина, Александра и Гога ужинали вместе.

— Этого не надо было делать, — вдруг сказала Катерина. Гога, не понимая, смотрел на Катерину.

— Я ей все рассказала, — призналась Александра. — Извини, я не утерпела.

— Она же достаточно взрослый человек, — сказала жестко Катерина. — И сама должна решать такие вопросы. А кулачная расправа — это не метод, ударить можно и словом. Это иногда больнее.

— А если слов не понимают? — спросила Александра.

— Значит, плохо объяснила, значит, дала повод думать, что может быть и по-другому. Если ты любишь Никиту, зачем кокетничать с Копыловым? Возражений не принимаю, потому что я это видела сама. Но как мог ты, взрослый мужчина? — возмутилась Катерина. — Теперь эти мальчишки и думать будут — прав тот, кто сильнее.

— Нет, — сказал Гога. — Теперь они будут думать, что против любой силы всегда могут найтись силы более мощные.

— Во всяком случае, — резко сказала Катерина, — в будущем такие действия уж будь любезен без моего разрешения не принимать.

— Слушаюсь, — тихо ответил Гога и медленно заговорил: — Но тогда и ты учти на будущее, что если еще раз позволишь себе заговорить со мной в таком тоне, то я здесь больше никогда не появлюсь. Заодно уж знай, что решать я всегда буду сам, и вообще хотел бы, чтобы старшим в доме был я. На том простом основании, что я мужчина.

И тут позвонили в дверь.

— Это только к тебе могут быть, — сказала Катерина дочери.

Александра пошла открывать дверь.

В кухню вошел улыбающийся Рачков с букетом цветов и свертком.

— Здравствуйте, — сказал он.

Александра стояла рядом с ним, они были похожи.

— Здравствуйте, — сказал Гога, потому что Катерина молчала.

— Катерина Александровна, — сказал Рачков, — вы меня представите или мне представляться самому?

— Это Рачков, — сказала Катерина и все-таки добавила: — Родион Петрович, телевизионный оператор с Останкино. Мой давний знакомый. Настолько давний, что, встретив, не узнал.

— Но, может, это не его вина, — сказала Александра. — Может быть, ты так изменилась.

— Может быть, — сказала Катерина.

— Вам понравилась передача? — спросил Рачков.

— Понравилась, — сказала Александра. — Особенно один момент, где женщина быстро-быстро подкрашивает губы, чтобы успеть попасть в кадр. Остальное лабуда.

— Вы не правы. Передача в целом получилась. А Катерина Александровна была просто прелестна.

— Какая передача? — удивился Гога. — Тебя что, снимали на телевидении?

— Да ерунда, — отмахнулась Катерина, соображая, как бы перевести разговор с этой опасной темы.

— Почему же — ерунда? — даже обиделся Рачков. — Вы очень понравились нашему руководству как настоящий современный руководитель. Даже есть мысль сделать про вас документальный фильм. Тем более, у вас биография такая замечательная — от простой работницы до директора комбината.

— Кто директор-то? — не понял Гога.

— Катерина Александровна, конечно, — сказал Рачков.

Гога поймал испуганный взгляд Катерины и вдруг все понял.

— Да, конечно, — сказал он и спросил у Рачкова: — А вы давно на телевидении работаете?

— Скоро серебряный юбилей буду справлять.

— Значит, вы у самых истоков стояли? — заинтересовалась Александра.

— Ну, не то чтобы у самых, и тем не менее вовремя разглядел что телевидению принадлежит будущее, А со временем оно же просто перевернет жизнь человека. Не будет газет, журналов, книг, кино, театра.

— А что же будет? — спросил Гога,

— Телевидение, одно сплошное телевидение.

— Это просто дурацкое недоразумение, — сказала Катерина.

— Я понимаю, — сказал Гога.

— Кстати, — спросил Рачков Александру, — вы были на телецентре?

— Нет, конечно.

— Приходите завтра же,

— А как?

— Я закажу пропуск.

— Что-то я паршиво себя чувствую, — сказал Гога, вставая. — Поеду домой, спать лягу пораньше.

— Останься. — Катерина встала, — Надо поговорить.

— Поговорим, поговорим, — пообещал Гога.

Катерина загородила ему дорогу.

— Никуда я тебя не пущу,

— У нее сегодня плохое настроение, — пояснил Гога Рачкову, отодвигая Катерину в сторону. — С нею в данный момент лучше не связываться. Пока.

И вышел. Катерина села.

— Он больше не придет, — сказала она и сникла.

— Почему? — не понял Рачков.

— Господи, откуда же ты взялся? — всхлипнула Катерина. — Ты мне одни только несчастья приносишь.

— Да что я сделал-то? — недоумевая, спросил Рачков.

Катерина вытерла слезы и сказала Александре:

— Кстати, познакомьтесь.

— Мы уже познакомились с Родионом Петровичем, — сказала Александра.

— Ты еще раз познакомься. Это твой отец.

— Как — отец? — не поняла Александра. — Он же погиб.

— Да нет, как видишь, жив, здоров и даже довольно упитан.

На комбинате пускали установку. Лохматый парень в последний раз проверял схему. Здесь же была Катерина.

— Начнем? — И парень почти серьезно перекрестился.

— Начнем, — сказала Катерина и зашептала: — Если без брака, все у меня будет хорошо и он сегодня приедет, если брак, то все кончено.

— Что? — Парень почти наклонился к Катерине, чтобы расслышать, что она говорит,

— Девай, — крикнула Катерина.

Включили тумблер. Под стеклянным колпаком стремительно завертелось сверкающее синтетическое месиво. Месиво распухло, заполнило весь гигантский колпак и бросилось к отводным стеклянным шлангам. На мгновение оно исчезло и появилось сверкающим веером нитей,

— В пределах нормы, — крикнул парень. — Идет. В прошлый раз уже здесь был брак.

— Ура! — завопила Катерина и бросилась через зал к столику инженера смены, на котором стоял телефон. Катерина набрала номер.

— Звонил? — спросила она. — Не выходила, значит? — Катерина положила трубку на рычаг и медленно, ссутулив плечи, пошла к выходу из цеха…

Из цеха вышла усталая, средних лет женщина. Во дворе у ведерка, врытого в землю, курили молодые парни. Она присела рядом, закурила, и парни, будто почувствовав, что директрисе надо побыть одной, тихо поднялись и пошли в цех.

Вечером она была в милиции и разговаривала с пожилым майором, начальником паспортного стола.

— Но ведь если они разменяют квартиру, она со взрослой дочерью окажется в одной комнате в коммунальной квартире, — доказывала Катерина.

— Другого выхода нет. — Майор развел руками. — Квартиру они получили на двоих. И он имеет такое же право, как и она, В конце концов, ему тоже надо где-то жить. Он получает сто двадцать рублей и не в состоянии снимать квартиру.

— Пропишите его к матери.

— Он ушел из дому более двадцати лет назад, поссорившись с родителями. И он не хочет жить с матерью, и, главное, его мать не хочет.

— Он что, псих? — удивилась Катерина. — Ни с кем жить не хочет — ни с матерью, ни с женой. Половина дел, которые я разбираю как депутат, — это квартирные. Когда мы только эту проблему решим?

— Никогда; — спокойно сказал майор.

— Это почему же?

— Раньше каждая семья хотела получить хоть однокомнатную, но отдельную квартиру, потом не меньше, чем двухкомнатную, сейчас все хотят, даже не хотят — требуют, только трехкомнатные.

Людмила, Антонина и Николай подъехали к дому Катерины. Потом большой совет заседал на кухне. Катерина плакала.

— Перестань, — грубовато потребовала Людмила. — Москва слезам не верит. Тут не плакать, а действовать надо.

— Согласен, — вступил в разговор Николай, — Попробуем разобраться спокойно. Ты его любишь?

— Люблю, — сквозь слезы ответила Катерина.

— Он тебе делал предложение?

— Почти что сделал…

— Почти не считается, — отрезала Людмила,

— Ну он хоть звонит? — спросил Николай.

— Сейчас не звонит и не приходит.

— Может, есть смысл подождать? — предположил Николай,

— А он возьмет да уедет куда-нибудь, — сказала Катерина. — Где его тогда искать?

— А у тебя были с ним близкие отношения? — спросила Людмила.

— Были…

— Были, не были, какое это сейчас имеет значение?! — оборвал ее Николай.

— А ты поумнел, — удивилась Людмила.

— Мне нужны все адреса, где его можно найти. Меня ждите у Катерины…

Николай надел пиджак, проверил, есть ли сигареты и деньги и молча вышел из квартиры.

Гога сидел в полном одиночестве у себя в комнате. Он пил.

Дверь толкнули, не стучась вошел Николай. Гога осмотрел его и жестом пригласил к столу, Николай сел.

Гога ему налил водки. Николай выпил,

— Гога. — Гога протянул руку Николаю.

— Николай. — Они пожали друг другу руки.

— Как погода? — поинтересовался Гога.

— С утра был дождь, — ответил Николай.

— Что происходит в мире? — спросил Гога, наливая.

— Стабильности нет, — ответил Николай. — Террористы захватили самолет компании Эр-Франс.

— Это нехорошо, — подтвердил Гога. — Террор — это не метод борьбы.

Соседки по коммунальной кухне готовили обед, а из комнаты Гоги доносилось хоровое пение. Мужчины пели:

«По Дону гуляет, по Дону гуляет,

По Дону гуляет казак молодой».

Соседки также слышали разговор на высоких тонах.

— Нет! — выкрикивал Гога. — Этого прощать нельзя! Это подлый обман!

— Правильно, — соглашался Николай. — Но надо внести ясность и поставить точки над «и»,

— Не хочу никаких точек, — сопротивлялся Гога.

Женщины сидели на кухне у Катерины, когда вошли Николай и Гога.

— Я сейчас, — сказала растерянно Катерина, и они с Гогой прошли в ее комнату.

И наступила тишина. Ожидающие ничего не слышали, и Людмила заволновалась,

— Может, он ее уже пристукнул?

— Она сама кого хочешь пристукнет, — сказал Николай. — Успокойтесь, — заверил всех он. — Она выйдет с результатом.

— С каким? — спросила Людмила.

— С каким — не важно, — сказал Николай. — Важно, что с определенным. Разговор, я думаю, будет долгим, поэтому я попросил бы какой-нибудь еды.

— А ты что, пил и не закусывал? — спросила Антонина.

— Не было закуски, — сказал Николай. — Но вообще-то пора уже и обедать.

И тут вышли Катерина и Гога.

— Пересядьте, пожалуйста, обычно здесь сижу я, — попросил Гога Людмилу.

— Я, между прочим, раньше тебя здесь сижу. Скоро как десять лет, — ответила ему Людмила.

— С сегодняшнего дня это отменяется. Теперь здесь буду сидеть я.

Гога занял место во главе стола,

— Прошу всех к столу, — пригласил Гога.

— Да нет, — сказала Антонина, — нам пора. — И, посмотрев на Людмилу и Николая, начала подталкивать Николая к двери.

Но Николай все-таки прорвался к Гоге.

— Предлагаю дружить домами, — предложил он.

— Принимаю предложение, — ответил Гога, — и выдвигаю встречное — дружить семьями.

— Интересная мысль, — обрадовался Николай, но Антонина уже вывела его в коридор.

Катерина налила суп и молча сквозь слезы смотрела, как Гога ест.

— Ты чего? — удивился Гога.

— Как долго я тебя искала, — сказала Катерина.

— Восемь дней, — подумав, ответил Гога.

— Нет, — не согласилась Катерина и повторила:

— Как долго я тебя искала…

Был поздний вечер. Москва светилась миллионами своих окон. И за каждым из этих окон продолжалась жизнь…