Катерина встретилась с молодым человеком, который присутствовал на совещании НИИ и комбината, в кафе.
— Витя, почему вы промолчали на совещании? — спросила она, когда принесли кофе.
Пока молодой человек обдумывал, что ему ответить, Катерина стремительно перешла в наступление.
— Витя, хотите перейти а СКВ нашего объединения? Мы тут же откроем вашу тему.
— Вы откроете, а Павлов закроет, — мрачно заключил молодой человек.
— А вы не переоцениваете его возможности? — спросила Катерина.
— Скорее, недооцениваете вы, — так же мрачно заключил молодой человек. — У него, как говорят сейчас, рука — большая и лохматая.
— Где? — спросила Катерина.
— У самого министра. Это все знают,
— А министр об этом знает? — спросила Катерина.
Молодой человек недоуменно пожал плечами.
— А вы думаете, кто-нибудь войдет к министру и спросит у него: это правда, что вы поддерживаете Павлова?
— А почему бы нет? — спросила Катерина. — Я, пожалуй, зайду и спрошу.
— Вы это серьезно? — Молодого человека это явно заинтересовало.
— Абсолютно, — заверила Катерина, вставая. — Подумайте о нашем предложении. Вам будет интереснее, И зарплата больше.
Поздно вечером Гога и Катерина не спеша шли по Москве.
— А ты давно разошлась с мужем? — вдруг спросил Гога,
— Двадцать лет назад, — ответила Катерина.
— А Сашке девятнадцать. — сопоставил Гога. — А еще раз выходила?
— Нет. Не получилось,
— Ну, ты как собака на сене, — возмутился Гога. — Ни себе, ни людям. Нет, это возмутительно в такие годы жить одной.
— Ну, ты ведь живешь один, — сказала Катерина.
— Живу, — согласился Гога. — Но не так уж и регулярно один, — посчитал он нужным признаться.
— Я тоже, — сказала Катерина, — не всегда была одна,
— А теперь все, — заключил Гога. — Побаловались, и хватит. Теперь я у тебя, А если что замечу…
— Что тогда будет?
— Отлуплю, — убежденно заявил Гога.
Катерина и Людмила пили чай на кухне. Катерина рассказывала о своем романе.
— Вначале меня это забавляло, а теперь я и дня без него прожить не могу, — И Катерина грустно улыбнулась.
— Это любовь. — прокомментировала Людмила. — Когда у меня такое бывает, я точно знаю — это любовь.
— Завтра ему все расскажу, и пусть сам решает!
— Не знаю, не знаю, — задумалась Людмила. — Мужики не любят, когда выше их стоят.
— Да всегда кто-то выше стоит, — возразила Катерина.
— На работе — пожалуйста, а дома мужик хочет быть хозяином.
— А я что, возражаю? — удивилась Катерина. — Да на здоровье, будь хозяином, мне только легче.
— Ой, не отпугнуть бы. Пусть вначале все-таки сделал бы предложение, — засомневалась Людмила.
На территорию комбината, как и когда-то, двадцать лет назад, въехали голубые автобусы ПТС и остановились у подъезда управленческого корпуса.
Катерина видела из окна своего директорского кабинета как выходили из автобуса люди в кожаных куртках. Они тянули кабели, закатывали в здание портативные телекамеры, отдаленно напоминающие те, которые она видела на галантерейной фабрике.
Она не могла рассмотреть с высоты девятого этажа лиц, видела только, что отдавал распоряжения человек в ярком зеленом костюме.
Катерина перешла к своему столу, грустно улыбнулась и закурила.
Операторами распоряжался старший оператор Рачков. Он, разумеется, изменился, погрузнел, но не настолько, чтобы его было не узнать.
— Рудик. — К нему подошел режиссер, молодой человек. — Директриса уехала в министерство, обещала быть через полтора часа. Успеете?
— Успеем, — сказал Рачков. — Витя, — отдал он распоряжение молодому человеку, — из кабинета будешь вести ты. Мне лично надоели эти старушки, которые бубнят одно и то же: производительность, пятилетка, эффективность, трудовые традиции, выйдем к намеченным рубежам… я буду внизу, там хоть есть девочки, на которых можно посмотреть.
— Ну, ты не прав, — не согласился режиссер. — Директриса — экстракласс. Фигура! Ноги растут прямо отсюда. — И режиссер показал, откуда растут ноги. — Кандидат наук и, главное, молодая. Недавно из главных инженеров. И не замужем.
— Откуда такие точные данные?
— Из отдела кадров.
— Ладно, — сказал Рачков. — Тогда беру на себя. Витя, я на директрису, а ты на производственные процессы.
Флегматичный Виктор кивнул.
Камера была установлена в директорском кабинете, а Рачков маялся в приемной и от нечего делать просматривал проспекты, рекламирующие продукцию комбината. Часы показывали без трех минут четыре. Секретарша перехватила взгляд Рачкова и заверила его:
— Директор никогда не опаздывает,
— Так уж и никогда, — усомнился Рачков.
— Никогда, — ответила секретарша.
Словно в подтверждение ее слов, в приемную вошла Катерина.
— Здравствуйте. — Она протянула Рачкову руку, и тот галантно ее поцеловал. — Через две минуты я буду готова. Заходите.
Рачков зашел вслед за Катериной в кабинет. Он был растерян. Он почти точно мог сказать, что где-то видел эту женщину, но только не мог вспомнить — где.
А Катерина меж тем села за свой стол, достала пудреницу, слегка подкрасила губы, одним взмахом расчески отбросила волосы на плечи.
— Мы с вами где-то встречались. — Рачков улыбнулся. — Я ведь вас уже показывал?
— Думаю, что вы ошибаетесь, — спокойно ответила Катерина. — Здесь вас не было…
— Но ведь вы не всю жизнь здесь работаете, — сказал Рачков.
— Не всю, но очень давно. Скоро двенадцать лет.
— Вы не отдыхали в Сочи?
— В Сочи, хоть один раз жизни, отдыхал каждый человек — сказала Катерина.
— Разрешите представиться — Рачков Родион Петрович.
— Родион? — переспросила Катерина.
— Да, — подтвердил Рачков. — Это довольно редкое имя.
— А в юности вы, конечно, были Рудольфом, — сказала Катерина.
— Да, — опешил Рачков. — Значит, мы с вами действительно знакомы?
— Нет, — сказала Катерина. — Это чистый домысел. Ведь не так давно модны были иностранные имена — Боб, Рудольф, Сэм теперь мода на родное, посконное — Иван, Никита, Родион, Денис. Все ведь легко объяснимо.
В кабинет заглянула секретарша,
— Катерина Александровна, — предупредила она, — из управления звонили, что французы выедут через тридцать минут.
И тут Рачков вспомнил.
— Катерина! — изумился он.
— А что, я разве так изменилась? — спросила Катерина.
— Нет, — заверил ее Рачков. — Просто я не предполагал… Такая встреча… Через столько лет. Значит, ты всего добилась. Директор крупнейшего комбината в Москве!
— Директором я всего третий месяц.
— А какие еще изменения в жизни? — допытывался Рачков. — Семья, дети?
— С этим все в порядке, — отмахнулась Катерина. — Послушайте, товарищ Рачков, может быть, мы начнем? Через час у меня французы. Они принимали меня в Лионе, сейчас я должна принять их.
— Да-да, — согласился Рачков. — Наш разговор мы можем продолжить и в другом месте. Я тебе позвоню.
— Не надо никаких разговоров, — сказала Катерина. — И звонить не надо. Я не собираюсь быть телезвездой.
— При чем тут телезвезды, — улыбнулся Рачков. — Нас ведь связывает…
— Нас ничего не связывает, — жестко сказала Катерина и попросила: — Соедините меня с режиссером.
Она подошла к телекамере и взяла наушники.
— Геннадий Михайлович, это Тихомирова, — сказала она. — Значит, как договорились. Я начинаю в кадре, потом вы переходите на цеха, я комментирую. Прошу учесть, у меня всего двадцать минут, нет, уже восемнадцать.
Катерина прошла за свой стол. На телекамере вспыхнула красная лампочка.
— Добрый вечер, — сказала Катерина. — Если у мужчин есть свои дела, пусть они ими займутся. Наша продукция, я думаю, в основном интересует женщин…
Режиссер сидел в автобусе ПТС за пультом. Перед ним было шесть экранов телевизоров. На контрольном экране улыбалась Катерина. Он переключил тумблер, и на экране возник цех…
Катерина тоже смотрела на экран, где были цеха ее комбината, люди, с которыми она работала и встречалась каждый день. Одна из работниц по-видимому, заметила, что на нее направлен объектив телекамеры, но не знала, что камера уже передает ее изображение, Работница достала зеркальце, губную помаду и, не отходя от станка, начала наводить красоту.
— Наезжай, наезжай крупнее, — обрадовано кричал режиссер в автобусе.
Оператор в цехе повернул ручку трансфокатора, теперь работница была крупно, на весь экран. Она подкрасила губы, поправила выбившуюся прядь под косынку и стала сосредоточенно серьезной, какой, она считала, должна выглядеть работница на съемке. И вся сосредоточенная и серьезная пошла вдоль станков.
Катерина все это видела на экране телевизора в своем кабинете. Это было и смешно и трогательно. И Катерина заулыбалась тоже.
Режиссер мгновенно переключил тумблер на пульте. Заработала камера Рачкова, и миллионы зрителей потом увидят и запомнят Катерину именно такой: улыбающейся и чуть грустной.
Помощники операторов сворачивали кабели, катили камеру к грузовому лифту.
Рачков задержался в приемной.
— Да, — сказал он, будто только что вспомнил. — Передачу в эфир могут поставить в последний момент, и мы не сможем позвонить вам на работу, на всякий случай дайте мне домашний телефон директора, я ей обязательно позвоню.
— Ради бога, не забудьте, — попросила секретарша и записала номер на листке.
— Непременно, непременно, — любезно заверил ее Рачков. — Очень интересная женщина, очень.
— Она у нас умница, — с гордостью ответила секретарша.
— Даже странно, — сказал Рачков, — такая женщина… и не замужем.
— А вы уже влюбились?
— На такую женщину невозможно не обратить вниманий. — В эту минуту Рачков был искренен. — Улыбается — глаз не оторвать.
— Ее улыбка стоит полмиллиона в валюте.
— Как? — не понял Рачков.
— Она принимала участие в закупке оборудования во Франции и так понравилась хозяину фирмы, что он сбросил полмиллиона. Это так шутят у нас а министерстве.
Голубые телевизионные автобусы шли по Москве. Молодые операторы среди сложнейшей электрической аппаратуры которой были начинены автобусы, резались в карты, в элементарного дурачка. И очень веселились среди этого чуда технического прогресса.
Рачков не принимал участия в игре. Он молча сидел у окна. Сидел сосредоточенный и даже мрачный. Он как будто силился о чем-то вспомнить и, наверное, вспомнил, очень этому удивился и недоуменно зажег сигарету.
Катерина сидела в своем кабинете. Раздался телефонный звонок. Она сняла трубку.
— Тихомирова. — И стала слушать. — Все? — спросила она, — Тогда я повторю еще раз. Прошу мне не звонить… Нет. И встречаться нам незачем… Нет. Это не твоя дочь… Да, родилась в июне, ну и что?.. Ах. ты подсчитал. Ты сам считал или тебе мама помогала?
В кабинет вошла женщина с кипой бумаг для подписи. Катерина жестом попросила ее подождать,
— Хорошо, — сказала она. Взглянула на записи. — Встретимся, где мне удобнее. На Суворовском, без пятнадцати шесть. У меня будет пятнадцать минут. Извини, все, у меня дела. — И Катерина положила трубку.
Рачков ожидал Катерину с цветами. Он вскочил со скамейки, когда она подошла, и протянул розы. Катерина села и отложила цветы на край скамьи.
— Послушай, зачем тебе все это надо? — сходу начала Катерина. — Я люблю другого человека, я собираюсь за него замуж, я бы могла, конечно, сказать, что я замужем, но ты, как я понимаю, за это время собрал обо мне довольно много информации. И потом, я действительно не понимаю, чего ты хочешь от меня?
— Я хочу видеть свою дочь, — сказал Рачков.
— Ну почему ты думаешь, что это твоя дочь? — спросила Катерина. — Вот это твой сын? — Она кивнула на проходившего мимо них парня лет шестнадцати.
— Нет, это не мой сын!
— Почему не твой? Давай мы сейчас его подзовем, расспросим о его матери, и, может быть, ты вспомнишь, что лет семнадцать назад ты имел что-то с его матерью. Молодой человек! — крикнула она. — Подойдите сюда, пожалуйста!
— Прекрати, — возмутился Рачков.
Катерина сидела в приемной министра.
— Пожалуйста, товарищ Тихомирова, — пригласил ее помощник. Министр вышел из-за стола, и они сели в кресла.
— Что на этот раз будете выбивать из меня? — спросил министр.
— Как ни странно — ничего, — улыбнулась Катерина. — Только один вопрос, можно?
Министр внимательно посмотрел на Катерину.
— Ким Семенович, правда, что вы поддерживаете Павлова из головного НИИ? — спросила Катерина.
— А если правда? — Министр насторожился.
— Тогда очень жаль, — сказала Катерина. — Павлов сегодня устарел, как и его установка. Через три года, когда она войдет в серию, мы отстанем от японцев на пять лет.
— Что вы предлагаете? — усмехнулся министр.
— Начать монтаж реактора Виктора Шапкина, простите, Виктора Ивановича Шапкина.
— У Шапкина только опытный экземпляр, — возразил министр.
— Испытаем опытный, а доводку будем делать прямо на серийных вариантах. Спокойной жизни у нас не будет, но зато мы выиграем года два.
— И, разумеется, вы заберете Шапкина с группой в СКВ объединения? — спросил министр.
— Разумеется, — улыбнулась Катерина.
— Я не возражаю…
— Спасибо. — И Катерина поднялась.
— Подождите, — попросил министр. — Я хотел бы, чтобы вы поняли следующее: Павлов многое сделал как ученый и еще многое сделает. Устарел не Павлов, а его окружение, которое вовремя не предупредило его, что он ошибается, а это может случиться с любым руководителем и со мной тоже…
— С вами пока все в порядке, — заверила его Катерина. — Как только появятся первые признаки, я вам об этом тут же сообщу.
— Спасибо. Но не думайте, что я этому очень обрадуюсь. Как здоровье вашего отца?
— Он умер шесть лет назад.
— Как?! — Изумился министр. — Академика Тихомирова я видел месяц назад.
— А мы с академиком Тихомировым очень неблизкие родственники. Из одной деревни, только он уехал оттуда на сорок лет раньше. А вообще у нас в деревне почти все Тихомировы или Буяновы.
— Вообще-то я сомневался, что вы дочь Тихомирова, — признался министр.
— Не слишком тонка в обращении для такой интеллигентной семьи? — спросила Катерина.
— Нет, — рассмеялся министр. — Просто слишком напористы. А знаете, Катерина, вы почти эталон преимуществ Советской власти. Приезжает девочка из деревни и становится директором крупнейшего комбината в Москве.
— Правда, на это ушло двадцать лет. Но в принципе, как я убедилась сама, у нас можно добиться почти всего, чего хочешь.
— Скажите, Катерина, — вдруг спросил министр. — Вы счастливы?
— Наверное, счастлива…
— Я не знаю вашего мужа. Он из нашей системы?
— Я не замужем, — просто ответила Катерина. — С этим не получилось. У нас, если хочешь, можно стать директором комбината, даже министром, а вот чтобы выйти замуж, желания одного человека недостаточно. Здесь даже преимущества Советской власти не помогают.
— Простите, — сказал министр. — Странное какое-то время. Я замечаю, что сегодня, как никогда, много одиноких мужчин и женщин. Может быть, мы стали слишком требовательны друг к другу? Или разучились прощать, а?
— Не знаю, — произнесла Катерина.
Вечером Катерина вела прием избирателей.
Вошла средних лет женщина, села напротив нее и заплакала.
— Перестань, — сказала Катерина, — Слезами ничему не поможешь. Пришла на прием к депутату Моссовета — рассказывай.
— Я с мужем разошлась, — И женщина снова заплакала.
— Тоже мне беда, — презрительно сказала Катерина. — Кто сейчас не разводится. У меня знаковая пять раз разводилась и пять раз замуж выходила.
Это женщину заинтересовало. Она вытерла слезы.
— Как — пять? — переспросила она.
— Вот так, — подтвердила Катерина. — Все не получалось. На пятый раз только получилось. А сейчас счастлива.
— У меня ребенок.
— А у нее два, — сказала Катерина. — Сейчас третьего родила, В чем проблема-то? С квартирой, что ли?
— С квартирой, — подтвердила женщина. — У нас двухкомнатная. Он хочет разменять. Куда же мне, а коммунальную? Девочке уже шестнадцать лет, к ней уже парни заходят. Да и я не старуха еще.
— Это уж точно не старуха, — подтвердила Катерина, но тут же спросила: — Но ему-то тоже где-то жить надо?
— А у него мать одна живет. Пусть к матери переезжает, Площадь позволяет. Тоже двухкомнатная. Мать одна живет, отец у него умер.
— Ну, а он что? — спросила Катерина.
— Не хочет. — Женщина снова начала всхлипывать. — И милиция не прописывает, раз у него площадь есть.
Катерина сделала пометку; прописка, милиция.
— Вот мой телефон на работу. — Она протянула женщине листок. — Позвони в среду. Я в милиции поговорю.
— Я уже говорила в милиции, С ними не договоришься
— Еще чего, — не согласилась Катерина. — С американцами договариваемся, а уж со своей милицией найдем общий язык.
— С американцами, может, и можно, а с нашей милицией невозможно. Мои соседи советуют Генеральному прокурору написать, а копию — в Верховный Совет и в Политбюро.
— Ну да, — сказала Катерина. — Ты с мужем поругалась, и по этому поводу сессию Верховного Совета собирать? Вот тебе телефон. позвони в среду прямо ко мне на работу.
Гога смотрел телевизор. Смотрел с удобствами. Перед ним стояло пиво и тарелка с креветками. Шел хоккейный матч.
Из передней доносился разговор на повышенных тонах. Гогу это отвлекало. Он приглушил звук и прислушался.
— Я поеду с тобой, — требовала Александра, — И все им выскажу.
— Ты никуда не поедешь, — возражал Никита. — Я сам разберусь,
— Нет, я поеду.
— Нет, не поедешь,
Гога вышел в переднюю.
— Куда едем? — спросил он.
— Никуда, — отрезала Александра.
— Правильно, — подтвердил Гога. — Уже поздно. Поедешь завтра.
— До свидания, Георгий Иванович. — Никита проскользнул мимо Александры и захлопнул дверь.
Александра начала лихорадочно собираться.
— Я поеду с тобой, — сказал Гога. — Только объясни, в чем дело?
— Его бьют, — выпалила Александра.
— За что? — спросил Гога.
— За меня.
Гога взял ее за руку, привел в комнату, усадил в кресло и сам сел напротив.
— Коротко и внятно, — приказал он.
— Я раньше дружила с Валеркой Копыловым, даже и не дружила, так, несколько раз целовались, а потом в меня влюбился Никита.
— А ты? — спросил Гога.
— И я тоже. Я его очень сильно люблю. Так теперь Копылов с ребятами его бьют. Подкарауливают и всячески издеваются требуют, чтобы он от меня отказался.
— А он? — спросил Гога.
— Он с синяками приходит.
— Значит, не отказывается. Поехали!
— Их семь человек, — предупредила Александра. — Все ребята здоровые. Я хотела в милицию сообщить, мама запретила, говорит, что сами должны разобраться. Я говорила с Копыловым, объяснила что не люблю его, а они все равно подкарауливают Никиту.
— Где? — спросил Гога.
— На Лаврушенском, где он живет, в проходных дворах.
— Семеро, говоришь? — Гога задумался и принял решение. Он набрал номер телефона…
По переулку шел Никита. За ним по противоположной стороне улицы — трое мужчин и Александра. И вдруг Никита исчез. Его втянули во двор.
Никита стоял в окружении семерых высоких и плотных парней, Трое его держали, четвертый снимал с него ботинки. Сняв ботинки, он перекинул их через невысокую стенку, разделявшую дворы соседних домов. Туда же полетела и кепка Никиты.
— Ты подумал? — спросили Никиту.
— Подумал, — ответил Никита.
— Ну что? — спросили его,
— Нет, — ответил Никита. — Вы подонки.
Никиту подтолкнули. Он отлетел к другому парню, и тот с силой оттолкнул его обратно. Щуплый Никита бросился на одного из парней и тут же отлетел в сторону.
Гога с сопровождающими вошли во двор. Трое мужчин легко вошли в круг. Гога подошел к Копылову, который снимал с Никиты ботинки, и резко дернул за рукав его пиджака. Пиджак соскользнул с плеч и сковал руки Копылова. Гога нагнулся, сдернул с ног Копылова ботинки и перебросил их через стенку, туда же полетел и пиджак Копылова. Ребята опешили.
— Вы что, деды? — неуверенно спросил один из них. — Шли бы вы к своим старушкам подобру-поздорову,
Плотный Иван незаметно двинул плечом, и говоривший отлетел в сторону. Ребята бросились вперед. Мужчины мгновенно встали спиной к спине. Ребята наскакивали и разлетались по сторонам. А еще через мгновение все семеро были прижаты к стенке. И тут вышла Александра,
— Добрый вечер, — сказала она нежно. — Разрешите вас представить друг другу. Это мои школьные друзья. А это мой отец. — Она показала на Гогу.
Тот галантно кивнул.
— На первый раз будем считать конфликт исчерпанным. Копылов, принеси одежонку свою и Никиты, — попросил Гога.
Копылов перелез через стенку и принес одежду свою и Никиты.
— Привет, ребята. До завтра. — Александра обаятельно улыбнулась.
И они двинулись обратно. Иван задержался и показал ребятам внушительный кулак.
— Видите? Сегодня ведь была просто разминка. Во мне лично сто двадцать кило, и я держал первенство по двадцать четвертой особой воздушной армии в тяжелом весе. Это я вам так, на всякий случай…
Александра и Гога шли по ночной Москве. Они прошли Большой Каменный мост и шли мимо Александровского сада. Справа ярко светились звезды на башнях Кремля.
— Гога, — спросила Александра, — мы маме об этом расскажем?
— Не надо, — сказал Гога.
— Но мне так хочется рассказать. Меня всю так
— Не надо, — сказал Гога.
— Но ведь вы поступили как настоящий мужчина!
— Перестань, — сказал Гога. — Я поступил как нормальный мужчина. Если надо защищать, мужчина это должен сделать. Это нормально. Ты же не будешь хвалить женщину, которая постирала белье и сварила обед. Это нормально.
— Гога, а почему вы не стали учиться дальше? Вы бы смогли стать руководителем.
— А что, разве все должны быть руководителями? — спросил Гога.
— Ну не все, конечно, — согласилась Александра. — Но это дает личности возможность реализовать себя с наибольшей полнотой. Вот мама, например…
— Что — мама? — насторожился Гога.
— Мама так считает, — нашлась Александра.
— Я думаю, единого решения здесь нет, — не согласился Гога. — Кому этого хочется, пусть будет, но ведь этого не всем хочется.
— Я думаю, этого всем хочется, — не согласилась Александра. — Все хотят быть знаменитыми, все хотят, чтобы их уважали, все хотят иметь больше возможностей, чем имеют, только не все в этом признаются.
— Давай разберем возможности. Возьмем моего начальника управления. Кстати, мы с ним учились в одном классе. Ты думаешь, он ест не тот же хлеб, что и я? Или не ту же колбасу? Или он дышит не тем же воздухом, что и я? Или он живет с какими-то особенными женщинами? Нет. Потому что, если любишь, твоя женщина лучше всех остальных, даже английской королевы. Какие еще возможности? Его возят на машине, а я езжу на автобусе. Так у него уже был инфаркт, а у меня нет. Знаменит ли он? Да его в лицо даже не все в управлении знают. Главное, Александра, не в этом, главное — быть счастливым.
— А что такое счастье? — спросила Александра.
— А это каждый понимает по-своему.
— А как понимаете вы? — спросила Александра.
— Я понимаю как свободу и уважение.
— Не понимаю, — сказала Александра.
— Как же тебе объяснить? — задумался Гога. — Вот я слесарь. Таких единицы. Я и вправду специалист экстракласса. Я могу то, чего не могут другие. Я — как Роднина и Зайцев на льду. Они могут то, чего не могут другие.
Александра улыбнулась.
— А ты не смейся, — сказал Гога. — Вот Алексеев поднимает штангу в четыреста пятьдесят кило, а другие не могут. Его знает весь мир. А меня знает весь институт. Масштабы не так уж важны, У меня приятель Мишка Линьков. Он закройщик экстракласса. К нему очередь на три месяца. Я считаю, что он великий человек, потому что его уважают. И это счастье.
— Вас послушать, так можно и в институт не поступать, — сказала Александра. — За три месяца выучилась на портниху и — сиди шей.
— Ну, я тебе скажу, на простого инженера легче выучиться, чем на хорошую портниху. Как ты это не понимаешь? Не в этом же главное. Скажи, вот ты Никиту любишь?
— Люблю, — сказала Александра,
— А вот если он не станет инженером, а будет простым таксистом, ты что, его будешь меньше любить?
— Конечно, не меньше, — возмутилась Александра, — Но инженер как личность все-таки интереснее. У него кругозор шире.
— Ну, ты не права, — не согласился Гога. — У таксистов кругозор больше, чем у кого другого. Ты поговори с ними. Они за день такого наслушаются! А что инженер? Ну, придет с работы и будет тебе рассказывать о швеллерах, о балках или как раствор не подвезли…
Александра не выдержала и рассмеялась.
— Ты чего? — спросил Гога.
— Ничего, — сказала Александра. — Мне ужасно с вами интересно. Выходит, вы счастливый человек.
— Я счастливый, — подтвердил Гога. — Я люблю свою работу, своих друзей, Москву, твою мать. Кстати, твоя мама тоже не достигла чего-то сногсшибательного. Ну и что, если она простая работница, я ее от этого люблю совсем не меньше.
Александра посмотрела на Гогу. Тот улыбался оттого, что у него все прекрасно. И Александра задумалась.
Катерина, Александра и Гога ужинали вместе.
— Этого не надо было делать, — вдруг сказала Катерина. Гога, не понимая, смотрел на Катерину.
— Я ей все рассказала, — призналась Александра. — Извини, я не утерпела.
— Она же достаточно взрослый человек, — сказала жестко Катерина. — И сама должна решать такие вопросы. А кулачная расправа — это не метод, ударить можно и словом. Это иногда больнее.
— А если слов не понимают? — спросила Александра.
— Значит, плохо объяснила, значит, дала повод думать, что может быть и по-другому. Если ты любишь Никиту, зачем кокетничать с Копыловым? Возражений не принимаю, потому что я это видела сама. Но как мог ты, взрослый мужчина? — возмутилась Катерина. — Теперь эти мальчишки и думать будут — прав тот, кто сильнее.
— Нет, — сказал Гога. — Теперь они будут думать, что против любой силы всегда могут найтись силы более мощные.
— Во всяком случае, — резко сказала Катерина, — в будущем такие действия уж будь любезен без моего разрешения не принимать.
— Слушаюсь, — тихо ответил Гога и медленно заговорил: — Но тогда и ты учти на будущее, что если еще раз позволишь себе заговорить со мной в таком тоне, то я здесь больше никогда не появлюсь. Заодно уж знай, что решать я всегда буду сам, и вообще хотел бы, чтобы старшим в доме был я. На том простом основании, что я мужчина.
И тут позвонили в дверь.
— Это только к тебе могут быть, — сказала Катерина дочери.
Александра пошла открывать дверь.
В кухню вошел улыбающийся Рачков с букетом цветов и свертком.
— Здравствуйте, — сказал он.
Александра стояла рядом с ним, они были похожи.
— Здравствуйте, — сказал Гога, потому что Катерина молчала.
— Катерина Александровна, — сказал Рачков, — вы меня представите или мне представляться самому?
— Это Рачков, — сказала Катерина и все-таки добавила: — Родион Петрович, телевизионный оператор с Останкино. Мой давний знакомый. Настолько давний, что, встретив, не узнал.
— Но, может, это не его вина, — сказала Александра. — Может быть, ты так изменилась.
— Может быть, — сказала Катерина.
— Вам понравилась передача? — спросил Рачков.
— Понравилась, — сказала Александра. — Особенно один момент, где женщина быстро-быстро подкрашивает губы, чтобы успеть попасть в кадр. Остальное лабуда.
— Вы не правы. Передача в целом получилась. А Катерина Александровна была просто прелестна.
— Какая передача? — удивился Гога. — Тебя что, снимали на телевидении?
— Да ерунда, — отмахнулась Катерина, соображая, как бы перевести разговор с этой опасной темы.
— Почему же — ерунда? — даже обиделся Рачков. — Вы очень понравились нашему руководству как настоящий современный руководитель. Даже есть мысль сделать про вас документальный фильм. Тем более, у вас биография такая замечательная — от простой работницы до директора комбината.
— Кто директор-то? — не понял Гога.
— Катерина Александровна, конечно, — сказал Рачков.
Гога поймал испуганный взгляд Катерины и вдруг все понял.
— Да, конечно, — сказал он и спросил у Рачкова: — А вы давно на телевидении работаете?
— Скоро серебряный юбилей буду справлять.
— Значит, вы у самых истоков стояли? — заинтересовалась Александра.
— Ну, не то чтобы у самых, и тем не менее вовремя разглядел что телевидению принадлежит будущее, А со временем оно же просто перевернет жизнь человека. Не будет газет, журналов, книг, кино, театра.
— А что же будет? — спросил Гога,
— Телевидение, одно сплошное телевидение.
— Это просто дурацкое недоразумение, — сказала Катерина.
— Я понимаю, — сказал Гога.
— Кстати, — спросил Рачков Александру, — вы были на телецентре?
— Нет, конечно.
— Приходите завтра же,
— А как?
— Я закажу пропуск.
— Что-то я паршиво себя чувствую, — сказал Гога, вставая. — Поеду домой, спать лягу пораньше.
— Останься. — Катерина встала, — Надо поговорить.
— Поговорим, поговорим, — пообещал Гога.
Катерина загородила ему дорогу.
— Никуда я тебя не пущу,
— У нее сегодня плохое настроение, — пояснил Гога Рачкову, отодвигая Катерину в сторону. — С нею в данный момент лучше не связываться. Пока.
И вышел. Катерина села.
— Он больше не придет, — сказала она и сникла.
— Почему? — не понял Рачков.
— Господи, откуда же ты взялся? — всхлипнула Катерина. — Ты мне одни только несчастья приносишь.
— Да что я сделал-то? — недоумевая, спросил Рачков.
Катерина вытерла слезы и сказала Александре:
— Кстати, познакомьтесь.
— Мы уже познакомились с Родионом Петровичем, — сказала Александра.
— Ты еще раз познакомься. Это твой отец.
— Как — отец? — не поняла Александра. — Он же погиб.
— Да нет, как видишь, жив, здоров и даже довольно упитан.
На комбинате пускали установку. Лохматый парень в последний раз проверял схему. Здесь же была Катерина.
— Начнем? — И парень почти серьезно перекрестился.
— Начнем, — сказала Катерина и зашептала: — Если без брака, все у меня будет хорошо и он сегодня приедет, если брак, то все кончено.
— Что? — Парень почти наклонился к Катерине, чтобы расслышать, что она говорит,
— Девай, — крикнула Катерина.
Включили тумблер. Под стеклянным колпаком стремительно завертелось сверкающее синтетическое месиво. Месиво распухло, заполнило весь гигантский колпак и бросилось к отводным стеклянным шлангам. На мгновение оно исчезло и появилось сверкающим веером нитей,
— В пределах нормы, — крикнул парень. — Идет. В прошлый раз уже здесь был брак.
— Ура! — завопила Катерина и бросилась через зал к столику инженера смены, на котором стоял телефон. Катерина набрала номер.
— Звонил? — спросила она. — Не выходила, значит? — Катерина положила трубку на рычаг и медленно, ссутулив плечи, пошла к выходу из цеха…
Из цеха вышла усталая, средних лет женщина. Во дворе у ведерка, врытого в землю, курили молодые парни. Она присела рядом, закурила, и парни, будто почувствовав, что директрисе надо побыть одной, тихо поднялись и пошли в цех.
Вечером она была в милиции и разговаривала с пожилым майором, начальником паспортного стола.
— Но ведь если они разменяют квартиру, она со взрослой дочерью окажется в одной комнате в коммунальной квартире, — доказывала Катерина.
— Другого выхода нет. — Майор развел руками. — Квартиру они получили на двоих. И он имеет такое же право, как и она, В конце концов, ему тоже надо где-то жить. Он получает сто двадцать рублей и не в состоянии снимать квартиру.
— Пропишите его к матери.
— Он ушел из дому более двадцати лет назад, поссорившись с родителями. И он не хочет жить с матерью, и, главное, его мать не хочет.
— Он что, псих? — удивилась Катерина. — Ни с кем жить не хочет — ни с матерью, ни с женой. Половина дел, которые я разбираю как депутат, — это квартирные. Когда мы только эту проблему решим?
— Никогда; — спокойно сказал майор.
— Это почему же?
— Раньше каждая семья хотела получить хоть однокомнатную, но отдельную квартиру, потом не меньше, чем двухкомнатную, сейчас все хотят, даже не хотят — требуют, только трехкомнатные.
Людмила, Антонина и Николай подъехали к дому Катерины. Потом большой совет заседал на кухне. Катерина плакала.
— Перестань, — грубовато потребовала Людмила. — Москва слезам не верит. Тут не плакать, а действовать надо.
— Согласен, — вступил в разговор Николай, — Попробуем разобраться спокойно. Ты его любишь?
— Люблю, — сквозь слезы ответила Катерина.
— Он тебе делал предложение?
— Почти что сделал…
— Почти не считается, — отрезала Людмила,
— Ну он хоть звонит? — спросил Николай.
— Сейчас не звонит и не приходит.
— Может, есть смысл подождать? — предположил Николай,
— А он возьмет да уедет куда-нибудь, — сказала Катерина. — Где его тогда искать?
— А у тебя были с ним близкие отношения? — спросила Людмила.
— Были…
— Были, не были, какое это сейчас имеет значение?! — оборвал ее Николай.
— А ты поумнел, — удивилась Людмила.
— Мне нужны все адреса, где его можно найти. Меня ждите у Катерины…
Николай надел пиджак, проверил, есть ли сигареты и деньги и молча вышел из квартиры.
Гога сидел в полном одиночестве у себя в комнате. Он пил.
Дверь толкнули, не стучась вошел Николай. Гога осмотрел его и жестом пригласил к столу, Николай сел.
Гога ему налил водки. Николай выпил,
— Гога. — Гога протянул руку Николаю.
— Николай. — Они пожали друг другу руки.
— Как погода? — поинтересовался Гога.
— С утра был дождь, — ответил Николай.
— Что происходит в мире? — спросил Гога, наливая.
— Стабильности нет, — ответил Николай. — Террористы захватили самолет компании Эр-Франс.
— Это нехорошо, — подтвердил Гога. — Террор — это не метод борьбы.
Соседки по коммунальной кухне готовили обед, а из комнаты Гоги доносилось хоровое пение. Мужчины пели:
«По Дону гуляет, по Дону гуляет,
По Дону гуляет казак молодой».
Соседки также слышали разговор на высоких тонах.
— Нет! — выкрикивал Гога. — Этого прощать нельзя! Это подлый обман!
— Правильно, — соглашался Николай. — Но надо внести ясность и поставить точки над «и»,
— Не хочу никаких точек, — сопротивлялся Гога.
Женщины сидели на кухне у Катерины, когда вошли Николай и Гога.
— Я сейчас, — сказала растерянно Катерина, и они с Гогой прошли в ее комнату.
И наступила тишина. Ожидающие ничего не слышали, и Людмила заволновалась,
— Может, он ее уже пристукнул?
— Она сама кого хочешь пристукнет, — сказал Николай. — Успокойтесь, — заверил всех он. — Она выйдет с результатом.
— С каким? — спросила Людмила.
— С каким — не важно, — сказал Николай. — Важно, что с определенным. Разговор, я думаю, будет долгим, поэтому я попросил бы какой-нибудь еды.
— А ты что, пил и не закусывал? — спросила Антонина.
— Не было закуски, — сказал Николай. — Но вообще-то пора уже и обедать.
И тут вышли Катерина и Гога.
— Пересядьте, пожалуйста, обычно здесь сижу я, — попросил Гога Людмилу.
— Я, между прочим, раньше тебя здесь сижу. Скоро как десять лет, — ответила ему Людмила.
— С сегодняшнего дня это отменяется. Теперь здесь буду сидеть я.
Гога занял место во главе стола,
— Прошу всех к столу, — пригласил Гога.
— Да нет, — сказала Антонина, — нам пора. — И, посмотрев на Людмилу и Николая, начала подталкивать Николая к двери.
Но Николай все-таки прорвался к Гоге.
— Предлагаю дружить домами, — предложил он.
— Принимаю предложение, — ответил Гога, — и выдвигаю встречное — дружить семьями.
— Интересная мысль, — обрадовался Николай, но Антонина уже вывела его в коридор.
Катерина налила суп и молча сквозь слезы смотрела, как Гога ест.
— Ты чего? — удивился Гога.
— Как долго я тебя искала, — сказала Катерина.
— Восемь дней, — подумав, ответил Гога.
— Нет, — не согласилась Катерина и повторила:
— Как долго я тебя искала…
Был поздний вечер. Москва светилась миллионами своих окон. И за каждым из этих окон продолжалась жизнь…
Добавить комментарий